Стефан Газел - Убить, чтобы жить. Польский офицер между советским молотом и нацистской наковальней

Спотыкаясь о лежащие на полу тела, мы попытались найти свободные места. Нам удалось это сделать. Кое-как устроившись, мы решили разузнать у обитателей камеры, куда все-таки попали.

В камере были только поляки, арестованные, как и мы, за незаконное пересечение границы. Некоторые провели здесь уже неделю, а кое-кто всего лишь день.

– Почему они не позволяют нам идти дальше? – спросил Михал.

– По той же причине, что и венгры, – послышался голос с пола. – Соблюдают законы. Боятся спровоцировать немцев. Ну и собственная бюрократия.

– Как здесь кормят? – испытывая чувство сосущего голода, спросил я.

– Черный кофе и хлеб. Ежедневно. И ничего другого.

– Они обращаются с нами, как с преступниками, – добавил сидящий рядом со мной человек. – Охранники нормальные люди, но они до смерти боятся своего начальника. Он настоящий ублюдок. Каждое утро приходит с проверкой и требует, чтобы мы стояли по стойке «смирно». Вероятно, чертов немец, но в славянском обличье, и времени у него навалом. Тюрьма забита поляками.

– А как отсюда выбраться? – спросил Сташек.

– Если вы можете предложить ему взятку, вас выпустят уже завтра. Если нет, то будете на общих основаниях дожидаться, пока не подойдет ваша очередь в консульстве. Но это долгая история.

У нас было еще много вопросов, но раздались недовольные голоса:

– Завтра поговорите. У вас впереди куча времени. Все хотят спать.

В камере стоял стойкий запах испражнений; в углу на небольшом постаменте находилось черное ведро, используемое для естественных нужд. Михал пошел в угол, чтобы использовать ведро по назначению.

– Ты что, не видишь? – раздался возмущенный голос. – Оно полное до краев!

– Но я больше не могу терпеть. Меня сейчас разорвет.

– Завяжись в узел и дождись утра, – раздался совет с пола. – Перед утренним построением ведро выливают.

Михалу вместе с такими же, как он, бедолагами пришлось терпеть до утра; они не рискнули ослушаться совета «старожила».

Сидя на каменном полу, прислонившись друг к другу, спали урывками. Тело затекало, и примерно каждые полчаса кто-нибудь не выдерживал и менял положение и, естественно, будил остальных. Холодный пол. Переполненный мочевой пузырь. Храп сокамерников. И ко всем удовольствиям, вши. К концу ночи мы все уже чесались. Наконец мучительная ночь подошла к концу и наступило утро.

Оно началось с криков охраны, лязганья ключей и выноса полных ведер нечистот. А вот и наша очередь. Мы вчетвером вынесли ведро и воспользовались туалетом в конце коридора.

– Поживее, поторапливайтесь! – подгоняли охранники. – На каждого минута.

– Очень напоминает гестаповские застенки, – прокомментировал стоящий рядом со мной мужчина, – или советскую тюрьму. Потом они потребуют, чтобы мы подписали признание.

Мы полагали, что теперь нам принесут завтрак, однако нас ждало разочарование. Далее шли построение и перекличка. Мы выстроились вдоль коридора. С двух сторон встала охрана. Появился начальник тюрьмы, в форме с эполетами, с саблей на боку, и медленно пошел вдоль строя. У него был вид генерала, проводящего смотр армии.

– Есть какие-нибудь жалобы? – спросил он, остановившись в центре строя.

– Мы голодаем! – закричал один.

– Нас двадцать в одной камере!

– С нами обращаются, как с преступниками!

Начальник тюрьмы молча расхаживал вдоль строя. Когда поток жалоб иссяк, он опять вышел на середину и, подбоченясь, произнес ответную речь:

– Да, вы голодаете. Да, ваши камеры переполнены. Но вы сами виноваты во всем. Никто вас сюда не звал. С вами обращаются, как с преступниками? А вы и есть преступники. Вы нарушили закон и должны быть наказаны. Есть еще вопросы?

– Да, – раздался голос. – Ты сукин сын!

Эта фраза одинаково звучит на любом славянском языке. Начальник тюрьмы, оставаясь внешне невозмутимым, тем не менее заметил крикуна. Он медленно прошел вдоль строя и остановился перед человеком, посмевшим оскорбить его в присутствии подчиненных. Начальник был явно взбешен, но умел держать себя в руках. Ничего не сказав, он медленно развернулся и, приказав охране развести нас по камерам, вышел из коридора.

В этот день мы получили кофе с хлебом только под вечер, и в течение дня тюрьма оглашалась воплями протеста.

Два последующих дня и две ночи в камеры заталкивали постоянно прибывающих поляков. Нам уже нечем было дышать, а людей все прибавлялось. Кормили нас по-прежнему раз в сутки, вечером. Атмосфера накалилась. Но на третье утро нашу камеру открыл улыбающийся охранник.

– Наш начальник... его перевели.

Мы сразу же почувствовали изменения. В течение четырех часов мы дважды получили кофе с хлебом. Камеры теперь не закрывались.

Во второй половине дня первые группы поляков вывезли из тюрьмы на грузовиках. Мы не знали, куда их увозят, но в любом случае это было лучше, чем находиться в тюрьме.

За группой, в которую попали мы со Сташеком и Михалом, пришли около полуночи. Грузовик отвез нас на железнодорожную станцию, где нас посадили в поезд. Свыше сотни человек отправились в путь в сопровождении трех полицейских. Нам разрешалось выходить на станциях, и те, у кого были деньги, могли купить газеты и продукты.

– Куда мы едем? – спросил я одного из полицейских.

– В лагерь в Сплит.

– Ур-р-а-а! – завопил я. – В Сплит!

– Чему ты так радуешься, Стефан? – поинтересовался Сташек.

– Я отлично знаю Сплит. Это порт на Адриатическом море, в Далмации [20]. Я несколько раз бывал там до войны.

– Имеешь там счет в банке, да, Стефан? Знаешь каких-нибудь девочек из ночных клубов? Или нам придется защищать тебя от назойливых кредиторов? – фантазировал Михал.

– Вероятнее всего, нас поместят в очередную вонючую тюрьму и не будет никаких девочек и клубов, – мрачно заметил Сташек.

Его предсказания не оправдались. В Сплите нас разместили в новом современном здании, принадлежащем «Jadranska Straza» («Ядранска стража»), частям береговой обороны Югославии. На первом этаже располагался огромный гимнастический зал, где на полу нас уже ждало большое количество соломенных тюфяков. Каждому было выдано одеяло, и мы могли свободно пользоваться туалетом. Днем мы могли гулять по Сплиту. Три раза в день нас кормили в католическом монастыре, и в ужин даже давали дополнительную порцию хлеба.

В тот день, когда мы приехали в Сплит, туда же прибыл чиновник польского консульства из Загреба. Он объяснил нам, что в результате переговоров с югославскими властями нам разрешено официально отплыть на Мальту, а неофициально во Францию на греческом судне, зафрахтованном специально для этой цели. Однако Германия оказывает давление на правительство Югославии, требуя интернирования поляков. Это может стать причиной задержки.