Генрих Гофман - Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера

Час за часом возгласы «Хайль!» гремели в наших ушах, и, где бы ни останавливалась машина Гитлера, воодушевленная толпа взрывалась криками. Позднее тем же днем мы въехали в Линц, в котором Гитлер провел часть юности. Там мы отправились в гостиницу «Вайнцингер», где уже собрались городские власти и партийная верхушка, чтобы приветствовать нас.

В мгновение ока вся картина изменилась. «Маленькая частная экскурсия», как назвал ее Гитлер, закончилась. Гостиница превратилась в штаб-квартиру.

Телефон звонил не переставая. Из Вены прибыл канцлер доктор Зейсс-Инкварт, и Гитлер его встретил словами: «Благодарю вас за Австрию!» В тот же вечер Гитлер выступал с балкона муниципалитета перед восторженной и взволнованной толпой; там собрался весь Линц.

Заседания продолжались до раннего утра, и, даже когда Гитлер наконец-то удалился, он не лег спать, но велел подать чай к нему в номер, куда пригласил нас и господ из Вены. Обсуждались планы и оговаривались детали австрийской аннексии и захвата власти со свержением правительства и администрации. Гитлер находился на высшей точке душевного подъема, ибо заветная мечта его детства – влиять на судьбы своего отечества – шаг за шагом начинала сбываться, причем с таким размахом, который ему и не снился.

Кроме того, всю ночь он поддерживал постоянный и тесный контакт с Муссолини. Он считал, что перевал Бреннер [2]может вызвать некоторые опасения у дуче, особенно из-за того, что уже ходили слухи о празднике в честь освобождения и торжествах в Южном Тироле. Гитлер знал темперамент Муссолини и понимал, что, только постоянно и полностью информируя его о событиях, по мере того как они происходят, он может сохранить дружбу с Италией, которой он дорожил.

Владелец гостиницы отвел ему апартаменты, которые обычно занимал сам с женой, и это, право слово, был лучший номер в отеле. Но расставленные и развешанные в апартаментах всевозможные чучела зверей не доставляли фюреру никакого удовольствия, поскольку он был категорическим противником любых кровавых развлечений.

Над большой двуспальной кроватью, украшенной позолоченными ангелами, висела обрамленная гравюра с изображением знаменитой танцовщицы Жозефины Бейкер, а на стенах висели огромная копия Рубенса и пастельная копия «Цветущей» Аштета, голова длинноволосой женщины в профиль. Вот в такой-то комнате прошли окончательные переговоры о присоединении Австрии к германскому рейху.

Из Линца триумфальный марш двинулся в Вену. По пути мы обогнали походную колонну под командованием майора Ласелле, кавалера медали «За заслуги», который тут же явился к Гитлеру с докладом. Он прискакал галопом с обнаженной саблей и остановился как вкопанный перед самой машиной. Вдруг его лошадь шарахнулась в сторону, сбросила всадника, и он сломал руку.

Этот трагикомический эпизод заставил Гитлера коротко высказаться о применении лошадей в военных целях. Неужели при современном прогрессе, сказал он, нельзя прибегнуть к чему-то более надежному в техническом смысле!

Энтузиазм, с которым нас встречали до сих пор, ни в какое сравнение не шел с тем, как нас встретили в Вене. Казалось, что все два миллиона венских жителей столпились на тротуарах, и отель «Империал» на Рингштрассе постоянно окружала огромная толпа, скандировавшая: «Мы хотим фюрера!» и «Ура отечеству!». Снова и снова Гитлер был вынужден выходить на балкон и показываться перед кричащим, жестикулирующим народом.

После присоединения Австрии в марте 1938-го к нам хлынул очередной поток иностранных гостей. На Мюнхенской конференции я сопровождал Гитлера в Бад-Годесберг, где он встречался с Чемберленом.

– Никаких фотографий, Гофман, – сухо сказал Гитлер. – Мне сказали, что старик не любит вспышек, а я очень не хочу, чтобы он терпел какие-то неудобства после такой долгой дороги.

Однако мои фотографии с конференции, решившей судьбу Судет и на время сохранившей мир, вместе с фотографиями Гитлера, Муссолини, Чемберлена и Даладье прославились на весь мир.

Не меньший интерес вызвали фотографии, сделанные по случаю подписания Франко-германской декларации о ненападении в 1938 году.

В том же году Бек, польский министр иностранных дел, проехал по Баварии на автомобиле, который предоставил в его полное распоряжение Гитлер, и собственными глазами увидел все то, что свершилось в новой Германии. Он был потрясен!

Среди прочих, кто оказался в поле зрения моей фотокамеры до того, как разразилась война, были Стоядинович, премьер-министр Югославии, и Гембеш, председатель Совета министров Венгрии. Второго я снял во время охоты в Эрфурте, которую устраивал Геринг и на которой вместе с Гембешем присутствовал Гитлер по случаю большого съезда штурмовиков СА.

По вечерам после таких конференций в интимном кругу ближайших друзей Гитлер часто несколькими словами выражал мнение о своих недавних посетителях, словами, не предназначенными для посторонних ушей.

«Кровавый мясник – да и вид у него вполне соответствующий!» – воскликнул он о венгерском премьере Гембеше, которого терпеть не мог только потому, что тот обожал охотиться на крупную дичь! Даладье он считал очень искренним и честным человеком, поднявшимся из средних классов. Письмо, в котором Даладье обращался к Гитлеру со словами о том, что война принесет только уничтожение, опустошение, кровь и cлезы всем и победу никому, пробудило в Гитлере ответную симпатию, но он также заметил: «Все это прекрасно, но я боюсь, что у судьбы собственная дорога». Муссолини ему нравился, но восхищение многими его качествами не мешало Гитлеру заметить слабости и пунктики дуче. «В том, что касается искусства, он настоящий олух!» – утверждал Гитлер, а увидев фотографию Муссолини в плавках, потерял к нему всякое уважение как к государственному деятелю. Балканских политиков он обычно называл «балканскими бандитами», но от души восхищался Ататюрком, и его бюст, выполненный знаменитым скульптором профессором Траком, был одним из любимых произведений Гитлера. Также он считал выдающимися деятелями Бека и Пилсудского. Особенно он уважал второго и после оккупации Варшавы посетил бывшую резиденцию Пилсудского и возложил венок в его обители смерти. Наибольшим уважением Гитлера пользовались британские политики, за исключением посла Хендерсона, о котором он сказал: «Этот обожает блефовать, но и я тоже, – разница между нами только в том, что он плохой обманщик, а я хороший!» О дипломатических качествах Идена и Саймона он всегда отзывался высоко, но величайшим государственным деятелем в его глазах был Ллойд Джордж.

Во время войны частым посетителем ставки фюрера был болгарский царь Борис, его естественность и обаяние снискали ему всеобщую симпатию. Мне самому он очень нравился, особенно потому, что в любой момент был готов по моей просьбе принять нужную позу для фотографии. Кроме того, всякий раз, как он появлялся с визитом, он всегда презентовал большую коробку очень дорогих сигар со своим изображением тем, кто находился в непосредственном окружении фюрера.