Генрих Гофман - Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера

Несколько лет подряд он посещал Байройтский фестиваль и своим присутствием показал пример для всей партийной плеяды и дипломатической элиты.

На фестивале 1932 года, к большому неудовольствию Евы Браун, на сцену вышла женщина, к которой Гитлер проявил особый интерес, – Юнити Валькирия Митфорд, дочь лорда Ридздейла.

Финансово независимая Юнити Митфорд вела жизнь путешественницы и с большим энтузиазмом относилась к Гитлеру и его идеям. В Мюнхене она вращалась в одном кругу с семействами Брукман и Ганфштенгль и особенно подружилась с женой Путци Ганфштенгля, американкой по рождению. Гитлер восторгался Митфорд как олицетворением идеала германской женщины, что вызывало со стороны Евы Браун множество колких замечаний, которые старательно запоминались и дословно передавались Гитлеру.

Когда Юнити Митфорд лично познакомилась с Гитлером, то ее горячее, но до тех пор безличное и теоретическое восхищение его идеями и разумом, породившим эти идеи, быстро превратилось в страстную и ревностную преданность самому человеку и всему тому, что он пропагандировал. В машине, украшенной британским флагом и свастикой, она объехала всю Европу, везде выступая в защиту объекта своего поклонения и агитируя за его идеи.

Гитлер безмерно восхищался ею как воплощением своего идеала женственности, но еще более отчетливо сознавал ценность ее слепой преданности ему с точки зрения пропаганды. Когда Юнити приезжала в Германию, а это случалось не раз, она часто бывала в окружении Гитлера в «Остерии», швабском винном погребке, иногда вместе со своей сестрой, которая впоследствии вышла замуж за Мозли, вождя британских фашистов.

Разговаривая с Юнити и ее сестрой, Гитлер всегда подчеркивал свою безответную любовь к Великобритании. И все намеки и реплики подобного рода, которые он отпускал как бы невзначай, часто в легкой разговорной манере, имели одну цель: сделать так, чтобы они обязательно дошли до нужного места через этот канал. Все это вызывало множество предположений в политических сферах.

Я часто встречался с Юнити Митфорд на разных мероприятиях и в разных обстоятельствах: в Байройте, Нюрнберге и прочих местах. Это была эксцентричная женщина – эксцентричная почти до истерии. С большой личной преданностью Гитлеру в ней соединялась еще более страстная и огромная преданность своему заветному желанию: всеми фибрами души она мечтала увидеть, как Великобритания и Германия объединяются в тесный союз. Она часто говорила мне, что мечтает о непоколебимом и непобедимом союзе между Королевой морей и Господином земли. По ее глубокому убеждению, ее родина в сотрудничестве с родиной ее героя могли достичь мирового господства, столь могущественного, что никто не мог бы ему противостоять, и одновременно столь справедливого и великодушного, что все встретили бы его с радостью. «Лишь нескольким женщинам, – говорила она, – была дарована великая возможность трудиться ради великого дела». И ради этой идеи она была готова отдать себя целиком и, если понадобится, без колебаний пожертвовать жизнью.

Она понимала, что Гитлер восхищается ею с чисто эстетической точки зрения и его интерес к ней имеет сильный привкус политического эгоизма и целесообразности, но, жертвуя своими чисто личными женскими желаниями, она платила очень малую цену по сравнению с важностью поставленного на карту дела.

Возможно, она вдобавок лелеяла тайную надежду, может быть, даже не признаваясь самой себе, что, когда великий союз, которого она желала всем сердцем, будет достигнут и впереди появится перспектива мирного, утопического господства, за ним последует другой, более интимный союз, в котором она найдет свое личное счастье.

Однако яркий свет ее прекрасных видений неуклонно заслоняли надвигавшиеся грозовые тучи и наполняли ее безумным отчаянием, а объявление войны стало окончательным и катастрофическим взрывом, навсегда и безвозвратно погубившим все, на что она надеялась и ради чего жила. Этого она не могла вынести, жизнь потеряла для нее и смысл, и привлекательность.

Юнити осталась глуха и невосприимчива к любезному и сделанному из лучших побуждений предложению мюнхенского гаулейтера Адольфа Вагнера – состоятельного владельца эльзасских шахт и бывшего министра баварского правительства – оставить Германию и вернуться на родину. Вскоре после этого ее нашли в Английском саду, одном из известных мюнхенских парков, с серьезным огнестрельным ранением. Юнити выстрелила себе в голову!

Гитлер сразу же послал за лучшими докторами, которых только смогли отыскать, и окружил ее всяческим вниманием. Каждый день он посылал ей цветы, и на столике рядом с ее кроватью стояла его фотография с личным автографом.

Когда она достаточно поправилась, Гитлер отправил ее в Швейцарию под присмотром своего личного врача профессора Морелля. Оттуда она вернулась в Англию, где умерла в 1948 году.

Неудавшееся самоубийство Юнити произвело глубочайшее впечатление на Гитлера. Вскоре после этого трагического происшествия он сказал мне несчастным тоном:

– Знаете, Гофман, я начинаю бояться женщин! Как только я проявляю к ним хоть какой-то личный интерес – посмотрю или сделаю комплимент, – его тут же неправильно истолковывают. Я приношу женщинам несчастье! И это факт, который повторяется самым необычайным и зловещим образом на протяжении всей моей жизни!

Невольно мои мысли возвратились к его матери, умершей слишком рано, самоубийству Гели, попытке Евы покончить с жизнью, потом Юнити…

Есть и еще одна женщина, о которой мир ничего не знает и которая пыталась наложить на себя руки из-за безответной любви к Гитлеру. В 1921 году, когда Гитлер был еще малоизвестен, эта женщина хотела повеситься в гостиничном номере, но, к счастью, ее вовремя обнаружили.

Много лет спустя, когда она уже счастливо вышла замуж, Гитлер привел ее ко мне в фотоателье, чтобы сфотографироваться.

Поразительно, как он умел очаровывать женщин. Во время борьбы за власть зрелые матроны сходили по нему с ума, точно девчонки. А письма, которые он получал позднее! В одних ему писали добродетельные замужние дамы, умоляя его стать отцом их детей, в других вообще было что-то вопиющее, написанное явно ненормальными людьми. В личном кабинете Гитлера лежали стопки толстенных папок под общим заголовком «Полоумные»!

Страсть Гитлера к искусству не была позой. Он тонко чувствовал его и обладал острым глазом, да и сам был отнюдь не плохим акварелистом. Некоторые его картины превосходны и по композиции, и по исполнению, и, если бы он посвятил себя живописи, как мечтал, я думаю, он завоевал бы себе почетное место среди художников-акварелистов нашего времени.