Эдвин Двингер - Армия за колючей проволокой. Дневник немецкого военнопленного в России 1915-1918 гг.

При наступлениях в этой комнате собирается целая толпа вояк. Обмениваются соображениями и с наслаждением упражняются в стратегии и тактике. В том числе один занимается тем, что складывает всех объявленных русскими с 1914 года военнопленных, как бы доказывая тем самым, что сообщения с фронтов русского правительства – беззастенчивая ложь. А именно: он подсчитал, что русские взяли в плен гораздо больше солдат, чем имеется в нашей армии. Он очень горд своей констатацией и все время носит с собой листок с вычислениями.

Однажды я вызвал неудовольствие капитана Шанка. Дело в том, что как-то, когда он снова делал нам пространный доклад, втолковывая, почему мы непременно должны победить, черт его знает почему, видимо поддавшись плохому настроению, я спросил его, слышал ли он что-нибудь о Пирре и его победах?

В начале зимы в наш лагерь проникает еще один сногсшибательный слух: будто бы правительство Керенского свергнуто, дуумвират Ленина и Троцкого захватил власть. Их партия называется партией большевиков.

Восемь дней спустя слух подтверждается. Керенский со своими министрами бежал. На фронте происходят братания. Новое правительство сделало мирные предложения. «Хлеб, мир, свобода!» – вот их лозунги.

Наша комната – сумасшедший дом. Во дворе под руку ходят люди, которые прежде не перебрасывались друг с другом даже словом. Часовые побросали ружья, распевая, потянулись из ворот. Некоторые офицеры, говорят, начали паковать свои вещи.

Я не набожный человек, но сегодня пошел бы в церковь.

Три дня спустя иду к моим товарищам. И в их бараках некоторые начали собирать мешки.

– Ну, друзья, что вы скажете теперь?

– Рассказывайте! – восклицает Шнарренберг.

Я говорю, что знаю.

– Значит, через пару недель мы поедем, а? – спрашивает Брюнн. Он словно возродился к новой жизни. От его прежней неприязненности не осталось и следа.

– Да, – говорит Под, – сразу после заключения мира, международного договора!

– Разумеется, но сначала он должен быть заключен! – перебиваю я.

– Ах, ну вот еще! – восклицает Шнарренберг. – Что еще остается делать этим обормотам? Подпишут все, что им скажут, и все дела.

Я спросил об Эльзе Брендштрём.

– Да, – говорит Под, – славная женщина – она спасла от гибели сотни тысяч! Мы получили обувь, настоящие кожаные сапоги, белье, мыло, книги, одеяла и китайские пальто, вот, видишь? – Он стаскивает со своих нар серое пальто – длинное и подбитое ватой, которое можно носить и как зимнюю одежду, и использовать в качестве подстилки. – Теперь и мы можем зимой выходить на свежий воздух…

– Если бы только не крали! – бросает девушка Бланк. Он часто кашляет, и у него сине-черные круги под глазами. – Теперь воровство снова расцветет. У нас еще нет, а вот у других, где нередко часовые сами тибрят…

– Да, – бормочет Брюнн, – они кое у кого и задницу сперли бы и сделали из нее германский бифштекс, если бы ее не стерегли другие!

– Между прочим, мы все, тоцкие, получили три рубля! – сообщает Головастик. – Не знает ли господин фенрих, кто бы мог нам их передать?

– Зейдлиц, – говорю я.

– Зейдлиц? Черт побери…

– Что, этот аристократ?! – восклицает Брюнн. – Еще есть белые вороны?..

– Между прочим, ты видел наше кафе на входе? – вмешивается Под. – Мы постепенно приобрели все: кегельбан, пивную, хотим даже открыть театр… Вообще неподалеку от нас устроился и портной, – Белокурый ангел устроила ему мастерскую – вчера приглашал с бутылочкой шнапса на открытие своего предприятия. Следом за ним соблазнился и сапожник. Даже парикмахеров у нас трое… Но к чему все это, когда денег все равно нет.

– Взглянем на трактир, пропустим по кружечке пива, Под? – неожиданно предлагаю я.

– Пива? – пренебрежительно спрашивает он. – Там только квас.

– Ну, тогда квасу…

Трактир – пустые нары, превращенные в стол. Вокруг стоят грубо сколоченные табуретки, в углу на маленькой печурке старый котел, из которого пахнет едой. Кругленький сержант, бывший кашевар, в грязном фартуке подходит к нам.

– Господин хозяин, чем угощаете?

– Есть квас, кофе, колбаски, гуляш…

– Вот здорово, ам-ам? – восклицает Под, лицо его лоснится. – Или даже ням-ням, а?

– Заткни уши, Под! – говорю я, отвожу хозяина в сторону, шепчу ему в ухо: – Давайте этому человеку каждый второй вечер по порции гуляша, поняли? Я плачу за месяц вперед – сколько с меня?

– Что ты там делаешь, парень? – недоверчиво спрашивает Под.

– Да ничего, ничего… Я обсуждаю наше меню. Ты вот лучше скажи: так и не получаешь писем?

– Нет, черт побери! А ведь Анна пишет, я знаю…

Мы болтаем, пока не смеркается.

– Теперь между лагерями больше нет границ, Под! – говорю я на прощание. – У большевиков все равны. Когда тебе от меня что-нибудь потребуется…

– Парень, что сказать на это? – опасливо говорит он. – В такой ситуации? Если меня прихватит настоящий службист, мне придется добрый час козырять! Нет уж, лучше иди к себе наверх…

Вереникин, наш последний комендант, не признал новое правительство и с офицерами и некоторыми нижними чинами нашей прежней охраны решился на вооруженное восстание.

С сегодняшнего утра мы слышим выстрелы. Все у окон, напряженно глядят на восток.

– Он со своими частями за кладбищенской сопкой, – сообщает Виндт, только что вернувшийся со двора.

В 10 часов на востоке появляется первый поезд большевиков, за ним сразу второй, третий – все тянут за собой грозные клубы густого дыма. Теплушки забиты войсками, на открытых платформах посверкивают орудийные жерла. Почти в то же самое время слева и справа от колеи на деревню скачут сотни три кавалеристов. У них рослые, свежие кони, они до зубов вооружены. На их смушковых папахах горят красные звезды.

Густо высыпает загорелая и горластая пехота, короткими перебежками бежит по путям. Солдаты, по указанию пары конников с мотыгами и саперными лопатками, разворачиваются в сторону лагеря, с чуть слышным шумом сваливают забор перед средней казармой, рассредоточиваются вдоль него тонкой цепочкой.

– Такое впечатление, будто они собираются рыть окопы прямо перед нашими окнами! – говорит доктор Бергер.

– Да, тут может сделаться жарко, будь оно неладно! – говорит Прошов, «лихой летчик».

С Зейдлицем мы идем в деревню. Орудия в походном положении – четверки лошадей ведут за дышло – с шумом галопируют на восток. Не чувствуется командной власти, скорее это толпы мародеров, нежели воинские части. Почти каждый что-то выкрикивает, ругается и спорит. Их предводители, молодые люди с умными лицами, приветливо заговаривают с ними, и при этом у них такой взгляд, словно они видят какую-то далекую цель, которая не имеет со всем этим ничего общего.