Николай Чистяков - По закону и совести

Этот отеческий разговор мне понравился. Действительно, на что мы были способны? Мы не стали еще специалистами своего дела, а без этого отправлять нас на фронт было нецелесообразно.

Поскольку вопрос об отправке на фронт призывников 1939 года отпал, нас снова одели в старое обмундирование, посадили в теплушки и отправили в Башкирию, в поселок, находящийся примерно в 30 километрах от города Белебея. В этих местах во время гражданской войны проходила победоносная, легендарная 25–я дивизия В.И.Чапаева.

В поселке всех нас влили в роту связи 717–го стрелкового полка 170–й стрелковой дивизии.

Рота связи размещалась в крайне неблагоустроенном помещении. Спали мы на нарах, покрытых соломой и брезентом. Постельных принадлежностей не было. Под головы клали противогазы, а сверху укрывались шинелями. Условия службы и быта были трудные, но мы понимали, что сейчас не до нас. Главная задача — победить врага.

Весь январь и февраль 1940 года прошли в активной подготовке к фронтовой жизни. Почти каждый день проходили тактические занятия, учения, стрельбы. Занимались по двенадцать часов в день. В один из таких учебных дней произошел, казалось бы, незначительный случай, однако он оставил у меня неприятный осадок, а потому я хочу о нем рассказать.

После тактических занятий была подана команда к построению. Я где–то немного замешкался и встал второпях в строй, не завязав концы ушанки. К строю подъехал верхом на лошади командир одного из батальонов полка, не имеющий к нашей роте отношения. Посмотрев на наш строй, командир остановил на мне свой взгляд и сказал:

— Вот сразу видно, что недисциплинированный боец, стоит распустив уши.

Я немедленно завязал концы шапки. Мне было обидно слышать эти слова командира. Я не был недисциплинированным солдатом, наоборот, подавал пример другим, пользовался авторитетом и уважением не только у солдат, но и командиров.

Когда командир, сделавший мне замечание, отъехал от строя, мои товарищи начали возмущаться его несправедливостью. Преодолев чувство обиды, я сказал им, что по форме сделанного замечания командир, может быть, не прав, но по существу замечание является справедливым. Я не имел права вставать в строй, не проверив заправки обмундирования, в частности я должен был надеть шапку как положено. В армейской службе мелочей нет. И обвинять командира за его требовательность, пусть даже незначительную, мы не имеем права.

В начале марта 1940 года командир полка на одном из совещаний сказал, что дней через пять наш полк отправится на фронт. И мы были готовы к этому, но 12 марта военный конфликт с Финляндией закончился и был подписан мирный договор.

Разумеется, что весть об окончании войны была встречена с радостью. Началась мирная жизнь, планомерная учеба. Улучшились и бытовые условия солдат и командиров.

Весной 1940 года политрук нашей роты Карпушин уехал в Москву для сдачи экзаменов в Военно–политическую академию имени В.И.Ленина. Вместо него приказом по полку исполняющим обязанности политрука роты назначили меня. Несколько месяцев я исполнял эти обязанности. Проводил политические информации, руководил партийно–политической работой в роте. Словом, выполнял все обязанности политического руководителя. И кажется, выполнял неплохо. Заместитель командира полка по политической части батальонный комиссар Вагжанов, проводя совещание с политруками рот, отозвался о моей работе положительно. Мне была приятна такая оценка моей работы. Действительно, я трудился много, да, собственно, это и понятно. Я не был связан семьей, все время находился в роте и имел много возможностей для подготовки и проведения тех или иных мероприятий.

Я никогда не думал стать военным, и солдатская служба была для меня лишь честным исполнением гражданского и партийного долга. Но обстановка сложилась так, что мне невольно пришлось стать военным и отдать военной службе десятки лет своей жизни.

Командование полка знало, что я по образованию юрист, и неоднократно поручало мне расследование различных происшествий. Я охотно выполнял эти поручения. В то время меня избрали народным заседателем военного трибунала дивизии.

Однажды к нам в полк приехал военный прокурор дивизии — военный юрист 3 ранга Василий Герасимович Зайцев. Мне посчастливилось с ним познакомиться. Я рассказал В.Г.Зайцеву, что окончил юридический институт и что при наличии возможности хотел бы перейти на работу по специальности. Через некоторое время в полк поступил приказ командира дивизии об откомандировании меня в распоряжение прокурора дивизии.

Я немедленно собрал свои немудреные пожитки и выехал в соседний город, где находился в то время штаб дивизии и военная прокуратура. Военный прокурор назначил меня на должность практиканта военного следователя.

Так началась моя новая служба, служба военного юриста.

Сначала я работал вместе со следователем В.И.Голубцовым — опытным военным юристом, а потом и самостоятельно. Дел в производстве прокуратуры было немного. Они стали появляться после выхода в свет Указа Президиума Верховного Совета СССР от 6 июля 1940 года, усилившего ответственность военнослужащих за самовольную отлучку. Согласно этому Указу уголовная ответственность возникала тогда, когда солдат или младший командир срочной службы совершит самовольную отлучку свыше двух часов или две и более самовольные отлучки в течение месяца, хотя и менее двух часов.

Вскоре после выхода в свет Указа мне было поручено выехать в командировку в 717–й стрелковый полк, в котором я раньше служил, и расследовать совершенную двумя рядовыми самовольную отлучку продолжительностью свыше двух часов.

Расследование дела не представляло большого труда. Но передо мной возник один процессуальный вопрос. Как составить постановление о предъявлении обвинения: одно на обоих обвиняемых или на каждого в отдельности? Поскольку обвиняемые совершили преступление вместе, ушли в самовольную отлучку одновременно, по сговору, и вернулись одновременно, я решил, что можно им обоим предъявить обвинение в одном документе. Так я и сделал. Но когда прибыл в прокуратуру, то обнаружилось, что я допустил нарушение уголовно–процессуального закона. Ошибку пришлось исправлять. Было неприятно: первый блин — комом. В данном случае сказалось отсутствие практики, которой в период учебы в институте почти не было. К сожалению, это не была единственная ошибка, которую я допустил в начале работы следователем. Со мной вскоре произошел еще более неприятный случай.

Военный прокурор поручил мне срочно расследовать дело начальника финансовой части местного райвоенкомата командира Чекурдаева, совершившего растрату государственных денег. Дело я расследовал сравнительно быстро. После допроса я избрал Чекурдаеву в качестве меры пресечения содержание под стражей в городской тюрьме. Военный прокурор немедленно санкционировал арест. Объявив обвиняемому постановление о мере пресечения, я вышел из кабинета, чтобы пригласить конвоиров. На это потребовалась мне одна минута. Однако, когда я вернулся в кабинет, обвиняемого там не обнаружил.