Михаил Пришвин - Дневники 1920-1922

Сосед по вагону смотрит на него, не спуская глаз, какое-то очень знакомое лицо: рябое, желтое, в косоворотке, сверх пиджачишко — человек! так, мельчайшая капля, приказчик из красных рядов, аршином отмеривал ситец весь день и больше ничего, и смотрит на него любопытно, разглядывает — по какому же праву? Маленький маленького? Леденящий ужас его охватывает; краснорядец хитро улыбается, прехитренько, и ближе, все ближе к нему наклоняется и вот у самого его лица и выговаривает:

— Осмелюсь вас спросить, вы, впрочем, меня извините, я не то, чтобы вас побеспокоить, и собственно из любопытства спрашиваю: вы не племянник будете Марии Ивановны Алпатовой? Ну, так и есть! вы, вы: Михаил… Михайлович? ну, конечно, Михайлович! бывало, все под ручку тетушку водил к нам в красные ряды и посадит на стульчик, а я раскидывал ситец для вас. Слышал, слышал, в Германии изволили учиться? и потом все дальнейшее — все знаю. Вы ученый человек, я очень хорошо понимаю, и встречи с вами искал из-за чего, собственно? а я тоже читатель и ответы искал в разных книгах, ну, как вы думаете, есть ли ответ? Я ведь не про общее спрашиваю, а на каждый случай жизни. Вот, извольте видеть, солнце садится на крышу, будто кровь, вы мне можете ответить, почему оно именно вот сегодня красное, может быть, оттого, что вчера было желтое?

Алпатов с изумлением смотрел на краснорядца и с ужасом чувствовал, что ответ он дать не может, кроме как «преломление лучей в атмосфере», он хорошо понимал, что краснорядцу это не ответ и что он совсем о другом спрашивает: как именно такой случай вышел, не почему, а как…

Можно объяснить разложением луча в <1 нрзб.> , краснорядца это не удовлетворит, и он будет почтительно таращить глаза, но про себя будет готовить новое «почему?» и <2 нрзб.> . «Причина, так сказать, окончательная». Впрочем, Алпатов и ближние причины знал поверхностно, он молчал, а краснорядец все ожидал и ехидно улыбался Алпатову, ясно было, что краснорядец просто издевается над его образованием.

— Как же так? вот вы учились, и очень долго, я не учился, и мы одинаково не знаем.

— Да, не знаем, — сказал Алпатов.

— Но для просвещения <1 нрзб.> вы нашли какой-нибудь вывод, я слышал про вас многое, тетушка ваша по всему городу <1 нрзб.> рассказывала, как вы страдали в тюрьме, из-за чего, собственно. Вот, хотя бы Л. Н. Толстой, я его умнее не считаю ответ: он это для себя, своим руководством, а вот чтобы не своим, есть такое мнение.

Алпатов отвечал, что у них в партии своего нет ничего.

— Как же без своего, а не есть ли это ваше заблуждение…

Ехидно улыбнулся он, простился почтительно и оставил одного, поезд долго стоял, и капли опять падали с крыши, Алпатов <2 нрзб.> обобраны и кем? <2 нрзб.> ответа не дал — и сколько лет? <3 нрзб.> ответа не дал: поезд уходил огромный, громыхающий и там все свое, а я? Капля виновато, падая, отвечала: «Я — маленький».

(Доктор-разрушитель и Алпатов-созидатель — психология разрушителя и созидателя.)

В семейной драме Толстого — он виноват тем началом брака (идиллия) и что не ушел раньше. Чем виноват маленький человек (Соф. Андр.), что он маленький.

Революция делает то же, что делает ветер в природе: рожденный неравенством распределения тепла по земле, ветер равняет тепло и всюду разносит семена, но растут семена сами, пользуясь теплом и светом солнца и питаясь от земли и воздуха.

О. Иван на ночь сказал матушке:

— Я вчера видел во сне, что ты ко мне ночью пришла и просила меня, чтобы я с тобой обошелся по-супружески.

На другой день матушка ему на ночь говорила:

— О. Иван, ты правда видел такой сон?

— Да, матушка, видел.

— А я видела, будто Бог дал нам дочку.

После этого разговора о. Иван вдруг понял, отчего его матушка такая стала лютая. Вспомнил он, как матушка любила телушку и звала ее «дочкою», и купил ей хорошую симментальскую телушку.

На Руси есть две партии, одна: мужик, бык и черт, другая — мещанин, купец и поп, а еще есть интеллигенция, которая враг и себе и всему народу.

Жоров (журавль) — коммунист в штанах Галифе.

— А будет вот как: легли спать — была милиция, встанем — будет полиция.

— Откуда она возьмется?

— Откуда! да она вся сейчас тут и все видит, кто прав, кто виноват. Утром проснулись: пожалуйте на суд. Где, говорите, полиция? — а вот где. Едет по дороге Жоров, я иду. «Отец, — говорит Жоров, — садись подвезу. Скажи, — говорит, — откровенно и без боязни, как тебе эта жизнь кажется?» — «Как кажется? а вот пень стоит, обряди его, и пень будет красив». — «Нет, ты эти притчи брось, а прямо скажи». — «Прямо, — говорю, — провал». — «Ну, и я так думал». Ночью милиция, а завтра встанем — полиция.

— Как же это будет?

— А то знаешь, как? «Я — комиссар». Понимаете, вот какая тут тайна, а вы говорите, откуда возьмется полиция. «Я, — говорит, — комиссар».

«Нравится вам это или не нравится, а ежели назвался осью, терпи деготь, назвался колесом — терпи грязь. И что мне стрелы в камень пущать, я лучше приберегу стрелу на серую утицу, камень же я возьму и обойду».

Временами бывает у меня, и часто бывает, что кажется, я никого, ничего не люблю, но и в такие дни я чувствую, что может прийти полоса, и я залюблю, я не понимаю, когда говорят про любовь, как процесс какой-то ровный и постоянный, и это, должно быть, неверно, этого нет, даже телега скрипит, если ее не помажешь дегтем, но разве сердце человеческое всегда ровно подмазано, и особенно в наши-то дни.

Заметки к работе: 1) На площади речь оратора понимается, как связать советское время с земледелием; 2) Совокупление с мельничихой; 3) Воровство не касается Азара Григорьевича. Высоко на холме в лучах заходящего солнца женщина стояла, как церковь. Около того дня, когда солнце повертывает на тьму, перестают петь птицы.

23 Мая. Михаил.

Я могу слиться с революцией, и она станет для меня все, но если выйдет спор, то «Я», конечно, больше революции.

И вот…

Тогда все добро, сделанное мною людям, вдруг становится против меня востряком (у добра изнанка вострая), но луч утренний вливает в сердце такую доброту, такую любовь, сияющий выхожу я к тем, на кого имел зло, и они мне кажутся такими милыми, и я изумляюсь, как мог я вчера презирать их; тогда говоришь: бесконечно добро солнце, прощает оно решительно все — это великодушие.

Нет, я должен в знак благодарности непременно написать свою вещь.

То, что было вчера, пришло, казалось, как счастье, сегодня вошло в колею и там где-то живет, а у себя опять пусто.

В Следове сгорела половина, другая половина теперь имущество свое выбрала в соседнюю церковь, оттого, что погорельцы хотят сжечь несгоревших. Единственная причина этому, чтобы всех поравнять: пожар произошел по случайности.