Григорий Зинченко - Побег из Бухенвальда

Бегу на улицу, а там тоже крик: «Собак отвязывай, собак скорее!» Я подбегаю к мужику:

«А где пожар?»

«Да не пожар, ты смотри вокруг, зверье окружает нас».

Смотрю, на колесницах звери и в упряжках звери, со всех сторон деревню окружили. Схватили меня, к телеге привязали и поволокли. Головой об землю бьюсь и кричу.

От боли я проснулся. Усталый, пошел на работу.

Работы было много, разговоров мало. Рассказал я свой сон дяде Тиме. Первый сон и второй. Долго дядя Тима молчал, а потом проговорил:

— Сон вещий, но ты, Гриша, прими его как сон. А когда начало сбудется, исполнится и конец.

Начальство стало нас часто посещать. Комиссии приходят, пишут, обсуждают, решают. Собрали нас, кочегаров, вручили новый режим обжига керамических труб.

Теперь не за шесть суток, а за пять суток и восемь часов обжиг должен проходить. Контролеры приходят через час, проверяют температуру, записывают. Сначала трудно было, потом вложились в график. На охлаждение печи вместо трех суток дали двое. Теперь печь остывала до 250 градусов по Цельсию, вместо положенных 150. Начались и у нас эти самые «большевистские темпы». На доску почета фотографии передовиков повесили. Директор завода первый, затем парторг, предцехком, фотографии начальников цехов тоже повесили. План выполнили на сто тридцать процентов, начальству премии вручили.

Кочегарам тоже обещали, а потом чего-то задержали.

Проходит месяц, второй, получку начали давать. Стоим у кассы. Уже шесть часов вечера. Сначала шутки были, потом и злиться начали. Да что такое, что стряслось, почему так долго денег не дают? Кто-то шутку пустил: «Ребята, премию нам начисляют, задержка получилась!» Успокоились, ведь за премию можно и лишнее постоять.

Наконец окошко кассы открылось и прозвучал голос кассира:

— В очередь все становитесь, не торопитесь, деньги всем принес! Из-за вас же и задержались. Получилась небольшая заминка, некоторые из вас болели, получать нечего; у некоторых долги старые удержали, тоже им ничего нет. А главное то, что работать плохо стали, брак сплошной идет. Но Родина вас не забудет, начальство за вас побеспокоилось. Деньги всем начислили в долг.

Началось «ох» да «ах», да «почему?» От возмущения дыхание перехватило. Потом женщины кричать начали, некоторые плакать, а дальше и голосить. Мужчины — ругаться, закипела злоба в душе: «Как же так, за что же мы месяц пахали?» Подходит моя очередь. Смотрю, начислен четвертак. «Ого! — подумал про себя, — аванса тридцать получил, все удержания забрали и четвертак на руки дали. Как хорошо. Теперь и туфли куплю».

— Распишись! В долгах по уши, молодец! Но и тебя пожалели, в долг двадцать пять рублей дали.

Вот здесь-то я и обомлел. Как? Почему? Пахал месяц, не болел. План мы с дядей Тимой перевыполнили, в списки передовиков попали. Не может быть, ошибка. Отошел в сторону, задумался, шум и гам не умолкают. Нет, не пойду я больше на работу, пусть все ваши печи сгорят. Лицо и руки обжег. Работал честно один, а сколько плакал возле печи — не мог поднять колосники и дядя Тима проболел, вдвоем-то легче было. Не раз вместе с ними чуть в печь не свалился, они-то тяжеленные — килограммов по сорок, да еще и раскаленные, не всякому мужику под силу. Сажайте, жарьте, режьте, не пойду работать больше, не пойду! Работа эта — хуже смерти.

Иду домой. Обида в ярость переросла, аж руки задрожали. На ком злобу согнать, не знаю. Вдруг слышу как-бы чей-то голос: «Чего страдаешь так, зачем мучаешь себя? Работа — хуже смерти? Вот железная дорога рядом, ложись поперек и всем страданиям конец». От страха я от путей подальше отскочил. Кто дал такой совет? Остановился, осмотрелся, никого нет. Люди говорят, это смерть ходит сзади. О нет, так просто я свою жизнь не отдам, дядя Тима говорил: никогда не отчаиваться.

Услышал гудок паровоза — это поезд проехал. Стою, как вкопанный, уже не только руки, весь дрожу, а по спине холодный пот течет — ведь мог я на путях лежать раздавленным. Где и злоба делась, разум просветлел: «Что за глупые мысли в шестнадцать лет. Нет, так просто я не сдамся. Уж если умереть, то за идеи какие-нибудь, чтоб все героем тебя считали. Но ради славы тоже глупо умирать. Если умирать, то за обиженный народ, чтоб смертью своей народу пользу принести». Хоть я и не знал, какую пользу смерть героя может принести людям, но мы все тогда были напичканы всякими идеями о героической смерти. Самому за себя стыдно стало. Нет, так просто жизнь я не отдам. С такими мыслями поплелся я в общежитие.

Утро следующего дня. Солнце сияет, как будто ничего и не было. Иду на работу, когда прошел через проходную, увидел во дворе полно народу. Собрались вместе, «третья» — ночная смена и «первая» — дневная. Решили вместе к работе не приступать, чтоб не быть должниками, лучше не работать. Подадим все вместе на увольнение, две недели отработаем и уйдем. Начальник подбежал.

— Что случилось? В чем дело?

Подошел к одному, другому, уговаривает: «Пусть они не идут, ну хоть вы приступите к работе». Ко мне подходит: «Гриша, ты заместитель комсорга, приступи первый к работе, а я премию тебе выпишу — не меньше, чем четвертак». Здесь я возмутился:

— Я такой же кочегар, как и все, что всем, то и мне.

Другие цеха тоже не приступили к работе. Собрались все в клубе. Там же собралось начальство. Повелительный голос директора, даже «товарищи» не сказал, а с ходу объявил:

— Советская Конституция гласит: «Саботаж и забастовка запрещены законом». Забастовка — это измена Родине и карается законом, вплоть до расстрела. Ваш сегодняшний поступок рассматривается как организованная забастовка. Все эти ваши заявления, эти прошения уволить с работы по собственному желанию — являются доказательством, что это сделано организованно, направлено на развал страны и срыв производственного плана. Мы взяли повышенные обязательства выполнить пятилетку за четыре года. И мы выполним любой ценой.

Два года назад восстала банда троцкистов, но благодаря мудрому руководителю КГБ, благодаря нашей партии мы разоблачили главное гнездо банды, врагов нашей Родины. Они сделали покушение на Сергея Мироновича Кирова и убили его. Это были видные люди: творцы науки, конструкторы, но они были изменники Родины и их расстреляли. А кто вы по сравнению с ними? Мурашки. Этот муравейник зашевелился, кто-то его побеспокоил? До этого времени вы молчали, но нашлись среди вас сынки поколения троцкистов, это сорняк общества.

Мы их найдем и этот сорняк уничтожим. Заявление на уход никого не спасет, раньше чем пройдет две недели, мы этих подонков засудим.

За последние два месяца мы план по выпуску продукции перевыполнили, но пошел сплошной брак, все гончарные трубы дали «осколки». Главные виновники — кочегары, это через них мы не выдали годной продукции и на пятьдесят процентов. Мы не могли удержать все убытки с одних кочегаров, поэтому распределили на всех.