Алексей Кулаковский - Невестка

Вите было уже больше двух лет, когда Данила, играя однажды с ним в хате, заметил в детской улыбке как будто не совсем знакомую черточку. Защемило у него под сердцем, несколько ночей не спал, но все-таки задушил в себе страшную думку, не дал ей воли. Долго не брал сына на руки, боялся нехорошо подумать про жену. А тянуло к малышу страшно, иной раз места себе не находил. И жалко было дитенка, так жалко, что порой слезы еле удерживал. Он-то чем виноват, бедный? Бежит навстречу, тянет ручонки и не знает, что отец смог подумать про него так плохо и обидно.

Время, как известно, - великий лекарь. Прошел месяц, другой, и Данила уже совсем было излечился от своей необычной хвори. Ульяна не могла нарадоваться, снова встречая на себе веселый, любящий взгляд мужа, хотя и не догадывалась, почему Данила так долго был хмурым и задумчивым. Но вот однажды старый Шандыбович, земля ему колом, отец нынешнего бригадира (Данила всю жизнь проклинает его), сказал спьяну, что, по его догадкам, у него уже есть внук, хоть и не в своей хате.

Данила прослышал об этом и, ослепленный, не сдержался, упрекнул Ульяну. Она проплакала несколько ночей кряду, потом стала чернеть, сохнуть и вскорости умерла.

И больше уже никогда не замечал Данила незнакомой черточки на светлом и бесконечно дорогом личике сына. Словно в поисках успокоения для своей совести, словно замаливая вину перед покойницей Ульяной, а главное - от такого отцовского чувства, какого еще свет не знал, стал Данила жить только для сына. Изредка невольная злость закипала в нем, вспыхивала обида на того, кто пустил такую жуткую, губительную сплетню...

Виктор вернулся домой так же неожиданно, как ушел. Он принес выписку из протокола правления колхоза о назначении его бригадиром крушниковской бригады. На выписке стояла круглая печать и замысловатая, чуть ли не на всю страницу, подпись председателя.

Шандыбович долго рассматривал эту бумажку, пощипывая бороду. Хотя все в выписке выглядело правильным и было довольно внушительно, бригадир не поверил ей и сам подался в правление. Его не было несколько дней, и все это время Крушники оставались без начальства, отчего, разумеется, ничто здесь не ухудшилось и не улучшилось.

В тот день, когда Виктор принял бригаду, Данила натянул подаренные сыном кирзовые сапоги, стеганку и неторопливо прошелся улицей. Была как раз самая распутица, грязь всюду - по колено. В такую пору его старые, на любой сезон, бахилы были бы как нельзя более кстати, но Бирюк не пожалел и сапог. Пусть хоть раз увидят люди, что и он может быть счастливым, пусть и позавидует кто-нибудь, если найдется такой завистливый.

Старик верил, что жизнь теперь у него пойдет радостно и гладко. Правда, пока он был в доме скорее за хозяйку, чем за хозяина: готовил сыну завтрак, варил щи да тушил бульбу на обед. Но он готов был делать для сына все что угодно, лишь бы только Витя не покидал его, жил дома. А мысли шли, конечно, дальше. Даст бог, придет время, что и кухарить ему не нужно будет: появится в хате молодая хозяйка, присмотрит и за сыном и за отцом. И мыслям этим конца не было. Каждый раз вставал перед глазами внучек - круглолицый, беленький, точь-в-точь как был когда-то Витя.

Время от времени, завтракая вместе или за обедом, Данила намекал сыну про женитьбу. Тот, добродушно улыбаясь, крутил головой и говорил, что сейчас ему некогда и думать об этом, нужно наводить порядок в бригаде.

И действительно, Виктор целые дни был занят работой. Он, казалось, слишком даже активно месил грязь по улице, каждый час находил себе дело, может быть, и не разбираясь как следует, нужное оно или нет. Чуть ли не ежедневно из правления приходили бумажки с размашистой, замысловатой подписью. Новый бригадир старался в точности исполнять все, что там было написано, и регулярно посылал отчеты в правление.

Когда сын приходил домой позднее обычного, Данила быстро слезал с печи, чтобы открыть ему, а потом, пока не возвращался вспугнутый стариковский сон, думал: с кем же это парень стоял сегодня у калитки? Пока на примете у старика были только двое - Ольга и Лариса. А что, если сын вдруг спросит: к которой свататься, которая нам больше подходит? Вот и гадай тогда, что ему сказать. Ольга, конечно, побогаче. У этой всякого добра много, да и папаша большое приданое даст. Зато Лариса лицом красивее и ласковая, никогда никого не обидит. Насчет Ольги были еще и другие мысли. Не виновата, правда, девчонка, но уж очень, если подумать, отец у нее не такой какой-то человек. Не любят его люди. И не потому Данила так относился к своему соседу, что тот едва не каждый раз при встрече вызывал у старика воспоминания о былом. Прожитые годы многое стерли из памяти. Бывший бригадир не нравился ему просто как человек, своим характером. И все-таки бывали во время этих ночных размышлений у Данилы трудные минуты, да такие трудные, что не хватало сил бороться с собой. Стукнет вдруг в голову, что Ольга, может быть, сестра Виктору, и сразу темнеет в глазах, не хочется жить на свете.

Когда Данила заводил дома разговор про Ольгу, сын безразлично улыбался и чаще всего сводил все на шутку. Тогда отец и радовался в душе и словно бы о чем-то жалел. О чем жалел - это ясно. Разве плохо было бы сразу поставить в хлев корову, загнать в катух, который уже столько лет пустует, гладкого кабанчика?

Когда же хоть одним словом упоминалась Лариса, глаза у Виктора загорались, он смотрел на отца с радостным возбуждением.

Лариса стояла на мостике с низкими перильцами и смотрела на широкое поле. Под мостиком спокойно, с тихим говорком текла речка. Какой ласковой и красивой стала теперь эта речка! Берега зеленые, мягкие, так и манят к себе. Вода чистая, прозрачная, на дне каждый камушек виден.

А кажется, еще совсем недавно речка была бурной и грозной. Вода шумела под самым настилом мостика и несла мелкие льдины и почерневшие комья снега. Страшно было подумать, что произойдет, если вода поднимется еще хоть на несколько сантиметров. Неудержимые потоки сорвут тогда мостик и понесут его в другую, большую реку, а оттуда - прямо в море.

Страшно тогда было стоять на этом мостике одной. Но с Виктором забывался всякий страх.

В тот день они вдвоем осматривали участок, отведенный под лен. Не везде еще можно было пройти, так что всего поля не осмотрели. После воды и вязкой грязи под ногами они почувствовали на мостике такую легкость, словно стояли на клубной сцене. Лариса оперлась ладонями о сухие и, казалось, даже согретые дневным солнцем перильца. Короткий полушубок с серой барашковой отделкой расстегнула. Кубанка из такой же самой овчинки держалась, видно, только на тугом узле темно-русых волос. Весь лоб у девушки был открыт, щеки розовели от долгой и трудной ходьбы и вешнего ветра.