Михаил Пришвин - Дневники 1926-1927

Дети уходили А. С. Яковлева, и он уехал, этот каменный человек с глазами тюленя, высматривающий, холодный и степенный. Но очень может быть, что при ближайшем знакомстве он окажется очень хорошим и весь холод приносит от стесненности и неловкости, какая сопровождала раньше хороших революционеров.

Собрание сочинений: т. I. Колобок (13), т. II. «В краю с Невид. Градом» (15). Том III. «Кащеева цепь» (15). Т. IV. Черн. араб, «Родники» (10), «Охот, рассказы». V. Башмаки (10) и др. очерки 70 лист. = 7 тыс.

Действительность никогда не совпадает с вымыслом (легендой), она всегда в обиде: или потому, что ей кажется, что представлено хуже, чем есть, или лучше; вот именно ей бывает особенно худо, если лучше, потому что хуже нет обмана, и если даже на мгновенье поворот в легенду, сейчас же вливается яд: «а что если милая легенда ошибается».

27 Апреля. Вчера на заре стихло и стало морозить. Утром все лужи замерзли, но небо чистое и солнце свое сделает.

Эта остановка весны, совпавшая с приездом чужого человека, остановила меня и разрушила на время мои основания. Яковлев ничего не читал моего, охотник холодный, неумелый: зачем же он приезжал? Это человек «себе на уме! вроде Замятина».

Специальности бывают разные, как разные бывают нумера очков, но жизнь, на которую мы смотрим в очки своей специальности, одна и та же. Что же разве так далека от нас жизнь, или все мы подслеповаты, чтобы непременно смотреть на нее через очки?

Заря была тихая, но холодная, желтая, строгая. Полная луна взошла далеко до сумерек, и был один момент, когда вокруг нее небо стало не голубое, не зеленое, скорее зеленое.

Луна всегда одинаковая, но вспомните, как встречали мы ее восход в детстве, юности и после, да зачем в детстве и юности! Вчера, глядя на месяц, я был один, сегодня вижу и думаю о совершенно другом. Не «луна плывет по небесам и смотрит с высоты», а это мы проходим, вечно мерцая.

Отношения людей в будущем сделаются вполне деловыми, т. е. люди общаться будут между собою не иначе как оси, подшипники и ремни в машинах, и это будут вполне корректные и порядочные отношения. Примеры невидимых и существующих в себе самостей: Петя, Замятин, Яковлев, Филипп Яковлевич — тоже «условия общежития» иностранцев.

Гаечки (сюжет для «Мурзилки») {22} 22 Гаечки (сюжет для «Мурзилки») — рассказ Пришвина для детского журнала «Мурзилка». : синичка долбила гнилое дерево, их опилки летели по ветру, и целая дорожка, я пошел по этой дорожке и увидел, — гайки долбят ствол, и опилки летят; мало-помалу одна так влезла, что только хвостик торчит, я зашел с другой стороны и прикрыл ладонью, — прилегла, замерла, а другая пикала и тревожилась. Я отошел, та вылезла, и другая в ужасной тревоге, верно, спросила: «Ну как?» — «Так себе». — <1 нрзб.> другая: «Опять я <2 нрзб.> была в плену». — «Я его видела, он — а, батюшки! да вон он стоит!» — «Где?» — «Вон!» Они улетели. Я отошел. Они пристально осмотрелись, нет никого, и опять принялись долбить.

Сюжеты для человеческих рассказов о революции: 1) Еврейка, жена академика: он был кадет и большевиков не признавал и человек без компромиссов, она поддерживала его вслух, а потихоньку спекулировала (сахарин, меха, дача, золото, спрятанное ею в его чернильнице, академический паек), умирает с совершено чистой совестью, не зная, что ел все время академический паек.

28 Апреля. Вчера вечером при полной луне… Луна была очень большая и такая холодная, что это, казалось, от ее света блестящие лужицы подергивались корочкой льда, летела неслышно над лесною поляной сова, кричала утка… Ночью была наволочь, и перед восходом было довольно тепло, но на восходе был мороз. Тетерева токовали слабо, почти не спускались вниз. Ветер как будто переходит на восточный.

— Вся масса затрат на отвлеченные науки, напр., на Американскую обсерваторию, неужели это тоже в интересах «буржуазии».

Ветер довольно сильный с востока переходит на юг. Старый лист вздымается. Травка по грязи накалывается. Наступает новый период весны, (зеленой травы и цветов) весна земли.

Вечер был не холодный. Первое урчание лягушек, и одна пробовала начать трель турлушки. Первое вечернее токование тетерева (в 8 веч.). Вальдшнеп убит в 8 lU при луне (полнолуние), при крике филина. Забереги, как розовая река.

29 Апреля. Ночь светлая: полнолуние. К утру все лужи замерзли. Когда обогрело, начался райский день. В «сорочьем царстве» все меньше и меньше остается белых перышков: какая-нибудь 1/10-я черного, желтого. Ледяной, покрытый навозом гребешок дороги лежит на грязи, по нем больше ни пройти, ни проехать, а возле глубокая грязь.

Слышал первое кукование. Пролетали все еще гуси. Цветет ольха (орешник еще не зацветал), и в оврагах еще можно видеть в свете жаркого уже солнца золотые сережки над тающим снегом. Я переходил поток по перекинутому бревнышку, опираясь на длинную ольховую жердь. На другой стороне нет олешника: вырубить не из чего, эту мою жердь перенесла потом на другую сторону какая-то девица и спрятала даже на свое возвращение. Хорошо был с собой топор.

<���Запись на полях> (Болото, недоступность красоты, мороз — луна, трава, сюжет.)

Я шел при месяце, кругом везде, принимая свет месяца за восход, как обыкновенно, токовали тетерева. Когда свет зари стал усиливать свет, и тетерева усилили пение так, что весь горизонт был наполнен звуками этой колыбельной песни, похожей на бормотание ручейков, птицы пели, ручьи помогали, и так было с возрастающим светом, как будто все спешили убаюкать дитя, которому надо бы еще поспать, пока солнце не обогреет землю. Но когда свет зари совсем отделился от света луны, и птицы узнали, что они ошибались, принимая лунный свет за солнечный и так напрасно бормотали всю ночь, — вдруг они все остановились, колыбельная песня затихла, и проснулось дитя.

Я в это время был на вершине холма и, усталый, сел отдохнуть. Мне казалось, правда, это озорное дитя взбунтовалось и победило вокруг, покрыв живое белым морозом и обернув все лужи в розовые зеркала. Заяц, застигнутый светом, бросился бежать зря, не разбирая ни белого, ни черного. Потом, когда солнце определило свой непременный восход, стали сначала перечуфыкиваться, а потом и забормотали опять тетерева.

Когда солнце взошло и уже начало пригревать, вылетел лунь и стал охотиться за мышами, но лунь ошибся, земля вся была покрыта коркой льда, нечего делать, он сел на опушке хвойного леса прямо на сугробе и задремал так, что я очень близко подошел к нему, мне были не видны сзади его глаза, мне очень хотелось видеть, какие у него глаза, и потому я одной рукой придерживал бинокль у глаз, другой свободной рукой снял фуражку и так поклонился, лунь повернул ко мне голову, и я увидел на его беловатой голове с клювом хищника глаза: они были совершенно желтые. Он, белый большой, полетел вдоль опушки, то исчезая, то показываясь между елками.