Манфред фон Браухич - Без борьбы нет победы

"А как же, дорогой мой! О работе своих людей я знал все".

"Жаль, — продолжал он откровенничать, — что эти милые прогулки на моторной лодке так скоро кончились. Но при его чисто еврейских деловых претензиях я должен был прекратить все эти штучки. Не мог же я, в самом деле, ежедневно выдавать ему новую тайну о каком-то очередном "поджоге рейхстага"! В конце концов пришлось пригласить его на допрос и "при попытке к бегству" пристрелить. Это случилось где-то южнее Берлина. В общем, вы понимаете!.."

Мы откинулись на спинки стульев и, занятые своими мыслями, немного помолчали. Значит, этот "благороднейший" граф был убийцей, как и все они. Какой позор сидеть с таким человеком за одним столом, подумал я...

Потом он стал мне рассказывать про Эрну Грун, жену генерал-фельдмаршала и военного министра фон Бломберга. Его трясло от хохота. "Знали бы вы, какое это было наслаждение для меня и для Геббельса. Мы выложили на стол генерала Кейтеля, зятя Бломберга, пять фотографий этой дамы из архива полиции нравов. По обычным представлениям об офицерской чести после такого скандала старику Бломбергу оставалось только одно: пустить себе пулю в лоб. Обычная отставка не могла смыть с него такой позор".

После полуночи Хельдорфу захотелось перекинуться и картишки. Мы сыграли, не скупясь на ставки. Граф почувствовал себя в родной стихии и без труда выиграл. Наконец мы встали. Прощаясь, он предложил мне встретиться, чтобы поиграть снова. Однако больше я его не видел. После неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 года волна террора захлестнула и его. Графа расстреляли точно так же, как он сам расстреливал сотни людей. Да и вообще после 20 июля стулья многих завсегдатаев ресторана "Тэпфер" опустели. Остальных объял смертельный страх, и, поднимая тосты, они, заикаясь, бормотали: "Хайль Гитлер!.. Мы победим!.."

В числе жертв 20 июля был граф Штауффенберг, мой товарищ но дрезденскому военному училищу. Я хорошо помнил этого человека и питал к нему самое глубокое уважение. Он нарушил воинскую присягу, ибо понял, что верность ей равносильна убийству или, если угодно, самоубийству целого народа.

Случайно именно в этот день ко мне пришла мать. Укрываясь от круглосуточных бомбежек Берлина, она жила в сельской местности, но часто навещала меня.

Вслед за покушением на Гитлера начался страшный судебный процесс, затронувший не только участников военного путча, но и их родных. Никто не мог знать, минует ли его эта чудовищная, кровопролитная акция мести. Многие немцы помнят по сей день, какой жуткий страх охватил тогда буквально всю страну, и не столько боязнь погибнуть под бомбами, сколько чувство полнейшей беззащитности перед произволом нацистского государства, перед безумным кровавым террором режима, уже обреченного на смерть.

За десять лет нацисты разработали и распространили изощреннейшую систему политических доносов, и теперь, когда Германия уподобилась огромному тонущему кораблю, доносительство приняло невероятные размеры. Ты не мог знать, что замышляет против тебя твой ближний, ты понимал, что "третья империя" корчится в предсмертных конвульсиях, и все же, повинуясь инстинкту самосохранения, вел себя с удвоенной, с утроенной осторожностью! Короче, никто никому не доверял!

Сотни и сотни судей по конвейеру приговаривали людей к смерти только за разговоры о проигранной войне. Особые трибуналы работали круглосуточно.

Через две недели после своего "чудесного спасения" Гитлер распорядился, чтобы ему показали кинофильм, запечатлевший все подробности медленной и мучительной смерти на виселице участников заговора.

"Я еще не разделался с той частью немецкого народа, которая недостойна такого фюрера, как Адольф Гитлер! Еще покатятся головы!" — заявил могильщик Германии.

Выполняя его наказ, несчетные палачи, подчиненные обер-убийце Роланду Фрайслеру, трудились денно и нощно.

Однажды октябрьским вечером 1944 года, около девяти часов, после первого налета американских бомбардировщиков, Фрайслер в сопровождении пяти спутников с нездоровыми бледными лицами явился в ресторан "Тэпфер". Хозяйка не относила его к числу своих завсегдатаев. Эта обычно решительная и сдержанная дама встретила незваных пришельцев без особой любезности и проводила их в укромный уголок, где еще совсем недавно сидели граф Хельдорф, генерал фон Витцлебен или Фридрих Вернер граф фон дер Шуленбург, бывший посол в Москве. Все они были ликвидированы именно теми, кто сейчас удобно устроился на их местах и очень торопливо ел и пил. Глядя на этих господ, я подумал: у них наверняка не хватит мужества пировать в этом ресторане во время воздушного налета.

В этот вечер я пригласил на ужин знакомого мне голландского врача — одного из моих друзей. Напротив нас за маленьким круглым столиком сидели два других доктора, с виду полностью поглощенные игрой в кости. Это были профессор Гебхардт, главный врач спортивного санатория в Хоэнлихене, лечивший меня после моих аварий, и профессор Брандт, лейб-медик фюрера, который однажды, уже не помню где, оказался моим соседом за столом. Я подошел к ним и спросил, каковы у них ставки.

"Мы играем, дорогой мой, не на деньги, а на головы людские", — ответил Гебхардт, не поднимая глаз.

"И перспективы очень плохи", — неопределенно проговорил профессор Брандт.

"А от кого это зависит?" — снова спросил я.

"От нашего фюрера и его великой армии, которая должна сдержать натиск русских, точнее говоря, которая по приказу фюрера сдержит этот натиск!" — заявил Брандт и одернул свою тужурку, украшенную золотым партийным значком. "В общем, наша ставка — это наша армия. Либо она существует, либо ее нет. Либо она нас спасет, либо не спасет. Выпадут кости хорошо, значит, у нас есть шанс, выпадут плохо... полетят наши головушки! Вот и все, что мы сейчас хотим установить".

Между прочим, впоследствии оба они были казнены союзниками за преступления против человечества. Эти преступники проводили опыты по эвтаназии 3

Я еще немного понаблюдал за ними, как вдруг завыла сирена. Особую нервозность проявили судьи во главе с Фрайслером. Предводительствуемые профессором Брандтом, они бросились к машинам. Мой голландский друг и я последовали за ними. Мы сели в автомобиль и помчались к бомбоубежищу на Вильгельмштрассе. По приказанию Брандта перед нами распахнулось парадное бывшего дворца рейхспрезидента, ставшего резиденцией министра иностранных дел Риббентропа. Пробежав через двор, мы юркнули в едва освещенный вход в подвал, спустились по крутой лестнице, прошли через две или три массивные стальные двери, спустились еще ступенек на сорок и наконец очутились в надежном месте, где бомбы были не страшны.

Здорово окопались, подумал я и толкнул моего друга. Он понимающе подмигнул мне и сказал шепотом: "Здесь и война хороша, Манфред!" Я осмотрелся и обомлел — все здесь было прямо как в сказке: столики, накрытые белоснежными скатертями, толстые ковры, кресла, едва слышное гудение вентиляторов, официанты и слуги в черном. На блюдах фрукты, конфеты, бутерброды. Мы непринужденно расселись и закусили. Сюда не доносились ни раскаты зенитных орудий, ни грохот бомбардировки. Полный уют и комфорт. Мы пили французский коньяк и курили.