Владимир Львов - Альберт Эйнштейн

Тогда же, весной двадцать первого года, состоялась беседа Эйнштейна с наркомом иностранных дел Г. В. Чичериным, посетившим Берлин. Как отметили зарубежные наблюдатели, «эйнштейновский научный гений был правильно оценен Чичериным, человеком высокообразованным в научной и философской области…».

Да, это было самоопределение ученого, нашедшего свое место на одной из сторон идейной баррикады, перегородившей тогдашний мир, и именно это самоопределение ума и сердца Эйнштейна сделало его мишенью для сил тьмы, выползавших из мрачных щелей послевоенной Германии.

Он был не одинок. Лига прогрессивных немецких интеллигентов «Новое Отечество» — Эйнштейн был ее почетным председателем — продолжала свою работу и навлекла на себя особую ненависть реакции смелыми разоблачениями подпольных банд.

«Два года убийств» — так называлась брошюра, выпущенная друзьями Эйнштейна в январе 1921 года в Берлине. Спустя немного времени эта книжка вышла в свет пятым изданием под названием «Четыре года политических убийств». Список жертв белого террора вырос за это время с 329 до многих тысяч. Брошюра называла палачей по именам. Некоторые из них — это относилось, в частности, к виновникам убийств деятелей Веймарской республики Ратенау и Эрцбергера — были арестованы…

Но Эйнштейн не был ни министром, ни депутатом, ни рабочим-революционером. Он был автором теории относительности.

И свора бешеных псов была выпущена против научной теории, касавшейся самых отвлеченных и самых сложных вопросов строения вселенной. Объектом погромных действий стал сам Эйнштейн и вместе с ним передовая наука.

В эту беспримерную кампанию включился пестрый сброд, состоявший из дюжины профессоров физики, из такого же количества реакционных «философов» и из совсем уже темных личностей — будущего окружения доктора Геббельса и его министерства пропаганды.

В августе 1920 года эта камарилья сорганизовалась официально, назвав себя «антиэйнштейновской лигой». Фактическим ее руководителей стал активист реакционного подполья Вейланд, а «духовным» главой — Филипп Ленард, некогда крупный физик-экспериментатор, бесславно окончивший свой научный путь пресмыкательством перед Гитлером и погромом немецкой науки. Ленарда поддерживал другой видный физик, Иоганнес Штарк (получивший, как и Ленард, Нобелевскую премию и тотчас же оборотисто пустивший ее в ход, купив на нее фабрику фарфоровых изделий!).

Первой крупной провокацией, затеянной этими деятелями, были антисемитские беспорядки, устроенные на лекциях Эйнштейна в Берлинском университете. Огромное стечение студентов — в аудиторию набиралось подчас до полутора тысяч человек со всех концов Германии и даже из других стран — создавало удобные возможности для провокаторов. За этим последовала серия митингов в зале Берлинской филармонии. «Гвоздем» их были выступления Ленарда на тему о теории относительности как «проявлении большевистского духа в физике». Обстановка во время этих сборищ была погромная. Никто из бесновавшихся слушателей при этом, по-видимому, не подозревал, что на одном из стульев в зале сидит сам Эйнштейн и следит, саркастически улыбаясь, за словесными фиоритурами, несшимися с кафедры. Только уступая отчаянным просьбам и слезам Эльзы, Эйнштейн вынужден был отказать себе в удовольствии этих посещений.

Вслед за митингами были пущены в ход зловонные бомбы из «литературного» арсенала. В качестве ископаемого следа этого темного периода дошел сборник «100 авторов против Эйнштейна» — небесполезный материал для историка, пожелавшего воссоздать, по методу Кювье, эту палеонтологию обреченных классов…

Незадолго до гибели министра Вальтера Ратенау — он был застрелен среди белого дня убийцами, спокойно уехавшими после этого на своем автомобиле (главной «виной» Ратенау считалось то, что он участвовал в заключении Раппальского договора с Советской Россией) — распространилось известие, что в списке ближайших жертв белого террора находится Альберт Эйнштейн.

Он продолжал заниматься своей работой и 27 ноября 1921 года выступил в Прусской Академии с докладом «Геометрия и опыт», привлекшим самую многочисленную аудиторию, когда-либо собиравшуюся в академии с времен Либиха и Гельмгольца.

Как раз в эти месяцы навестил Эйнштейна в Берлине юноша-студент, приехавший на скопленные гроши из Кракова, чтобы пополнить свои знания по теоретической физике, в которой он стал впоследствии признанным авторитетом и гордостью своей родины — народной Польши. Юношу звали Леопольдом Инфельдом.

«Долгое время, — читаем в воспоминаниях Инфельда — различными путями я старался попасть в университет, где преподавали Планк, Лауэ и Эйнштейн. Однако все мои попытки разбивались о стену враждебности к полякам. Кто-то посоветовал мне обратиться к Эйнштейну… Я сознавал, что это дерзость с моей стороны беспокоить Эйнштейна своими личными делами. Но попасть в Берлинский университет казалось мне тогда вопросом жизни и смерти.

Я позвонил к нему на квартиру.

— Профессор Эйнштейн дома?

— Да, дома, — ответил женский голос.

— Я студент-физик из Польши. Мне хотелось бы увидеться с профессором Эйнштейном. Может он принять меня?

— Разумеется. Лучше всего приходите сейчас.

Оробевший, глубоко взволнованный» празднично настроенный в ожидании встречи лицом к лицу с величайшим из современных физиков, я позвонил у дверей квартиры Эйнштейна на Габерландтштрассе, 5. Госпожа Эйнштейн пригласила меня в маленькую комнату, заставленную тяжелой мебелью. Я сообщил ей о цели своего визита. Она просит извинения — мне придется подождать, муж разговаривает с китайским министром просвещения. Я ждал. Лицо у меня горело от нетерпения и возбуждения. Наконец Эйнштейн открыл дверь, попрощался с китайцем и пригласил меня. Он был в черной куртке и полосатых брюках… То же самое лицо, которое я уже столько раз видел в газетах и журналах. Но ни одна фотография не могла передать блеска его глаз…

Я совершенно забыл всю свою старательно заготовленную речь. Эйнштейн дружески улыбнулся и угостил меня папиросой. Это была первая дружеская улыбка, которую мне довелось увидеть с момента приезда в Берлин. Заикаясь, я рассказал ему о своих затруднениях. Эйнштейн внимательно слушал.

— Я охотно написал бы вам рекомендательное письмо в Прусское министерство просвещения. Но это ни к чему не приведет.

— Почему?

— Потому, что я дал уже очень много рекомендаций. — Потом добавил тише, с усмешкой: — Они антисемиты.

Он на минуту задумался, шагая взад-вперед по комнате.

— То, что вы физик, упрощает дело. Я напишу несколько слов профессору Планку. Его рекомендация значит больше, чем моя. Так будет лучше всего!