Владимир Львов - Альберт Эйнштейн

Эренфест однажды встретил Эйнштейна сообщением о примечательном событии: из России дошло известие, что профессору Абраму Иоффе в содружестве с одним молодым физиком (Эренфест назвал его имя: Петр Капица) удалось повторить в Петрограде опыт с крутящимся стерженьком. Русские остроумно видоизменили схему Эйнштейна — де Хааса и получили результат не хуже того, который был достигнут здесь, в Лейдене. И сделали это русские, невзирая на гражданскую войну и блокаду, в лабораториях, где, говорят, пальцы коченеют зимой от холода и где приходится отогревать воду теплом собственного тела… Эйнштейн засыпал Эренфеста вопросами об Иоффе и Капице и не забывал поглядывать на Татьяну Алексеевну. Та слушала молча. Только бледность, разлившаяся на лице, да пальцы, теребившие бахрому скатерти, выдавали волнение. Россия! Несколько часов подряд они говорили об этой стране. Если такое возможно там в науке сегодня, то что можно ждать завтра?

5 мая 1920 года в актовом университетском зале Лейдена была объявлена первая лекция Альберта Эйнштейна на тему «Эфир и принцип относительности». Лекция поразила слушателей признанием реальности эфира. Из сотен и тысяч популярных статей и брошюр присутствовавшие в зале наслышались об Эйнштейне, как о «ниспровергателе» и «упразднителе» эфира. И вот с величайшим удивлением они услыхали из его уст:

— …Резюмируя, мы можем сказать, что согласно общей теории относительности пространство немыслимо без эфира. Действительно, в таком (пустом) пространстве не только не было бы распространения света, но не могли бы существовать расстояния и интервалы времени: в нем не было бы никаких физических явлений… Таким образом, в этом смысле эфир существует. Но нельзя представлять себе этот эфир состоящим из частей, к которым применимо понятие (механического) движения…

Это было прямое и ясное выступление физика-материалиста, утверждавшего, не боясь традиционного и одиозного для позитивистского лагеря слова «эфир», объективную реальность непрерывного материального субстрата световых и гравитационных явлений. Что этот эфир не имел ничего общего с наивной механической «средой» прошлых веков, разумелось само собою.

После этой лекции за Эйнштейном установилась в позитивистских кругах репутация человека, «говорящего сегодня противоположное тому, что он говорил вчера». Эйнштейн только посмеивался в усы, слушая эти брюзжания…

После Лейдена была Прага. Карлов университет — теперь уже чешский — встретил с любовью своего бывшего профессора. Был конец февраля 1921 года. Круглой формы, заполненный доверху зал «Урания» слушал затаив дыхание Альберта Эйнштейна. После окончания лекции произошел небольшой инцидент: какой-то юноша, бледный и взволнованный, прорвался сквозь толпу в тот момент, когда Эйнштейн собирался уже сесть в пролетку. Молодой человек оказался автором проекта взрывчатого устройства, работающего на ядерной энергии, разумеется, по формуле E=тс 2.

— Успокойтесь, — кротко сказал ему Эйнштейн. — Я считаю этот проект неправильным в своей моральной основе. К тому же он, по-видимому, совершенно неосуществим технически…

После Чехословакии — Америка. Он ждал с интересом встречи с этой великой страной, хотя первое соприкосновение с нею — в стенах американского консульства в Берлине — оказалось не вполне удачным: консул потребовал заполнить ряд анкет со множеством вопросов, касающихся политических убеждений.

— Я не буду отвечать на вопросы о моих убеждениях, — сказал Эйнштейн и, взяв шляпу и пальто, покинул консульство.

Усилиями влиятельных друзей дело было улажено, анкеты остались незаполненными, и 2 апреля 1921 года, в первый раз в своей жизни, он увидел с борта парохода берега этой страны. Скопление встречавшей публики в нью-йоркском порту было очень велико, репортеры и фотографы работали без устали, и когда один из спутников обратил его внимание на огромность толпы, Эйнштейн, улыбнувшись, заметил, что он и впрямь чересчур возгордился бы, но, насколько ему известно, еще больше народу встречало недавно в этом порту знаменитого боксера… Ловцы автографов развили наступление страшной силы, и, подумав немного, Эйнштейн написал в блокноте одной из атаковавших его молодых дам:

В дальнейшем он был вынужден откликнуться на эту тему еще одним стихотворным опытом, который гласил:

На Бродвее новые толпы стояли шпалерами по пути следования автомобиля, и на вопрос жены, что он об этом скажет, последовал ответ:

— По-видимому, для них это нечто вроде цирка Барнума. Но я убежден, что им было бы куда интересней увидеть слона или жирафа, чем пожилого ученого!

В Вашингтоне Эйнштейна принял президент Гардинг, а в Капитолии (здание, где заседает американский конгресс) была сделана попытка проголосовать резолюцию, приветствовавшую прибытие в Соединенные Штаты профессора Эйнштейна. Попытка встретилась с некоторыми затруднениями. Когда сенатор Уильямс из штата Массачусетс взял слово в защиту внесенной им резолюции и начал превозносить труды Эйнштейна, оратора прервал с места другой конгрессмен — Пенроуз из штата Коннектикут. Пенроуз попросил объяснить ему суть теории относительности. В результате, как свидетельствует стенографический отчет, между обоими сенаторами произошла следующая словесная перепалка:

«Уильямс: Господин председатель, я честно признаюсь в том, что не понимаю теории Эйнштейна. И я утверждаю, что не верю в то, что достопочтенный сенатор из Коннектикута, понимает хоть одно слово в этой теории…

Пенроуз: Господин председатель, у меня дома имеется книга означенного Эйнштейна, и я должен заявить вам, что я почти полностью потерял мои умственные способности, когда пытался понять эту книгу. Я считаю поэтому, что сенату этой страны, возможно, и не так уж необходимо принимать резолюцию с приветствием помянутому Эйнштейну…»

Резолюция все же была принята..

Из Вашингтона он проехал в Скенектеди, научный городок, где расположился исследовательский центр, созданный концерном «Дженерал Электрик» под руководством Чарлза Штейнметца. Чарлз Протеус встретил его в своем коттедже. Это была та встреча, которой они ждали почти двадцать лет. С волнением всматривался Эйнштейн в «электрического волшебника»: в изуродованном, слабом его теле (он был горбат, хром) жил дух борца и гений ученого.