M. БОК - ВОСПОМИНАНИЯ 0 МОЕМ ОТЦЕ П. А. СТОЛЫПИНЕ

Раз мы зашли туда, гуляя вдвоем с моим отцом. Венедикт Александрович с пушистой белой бородкой, сухонькая, маленькая его жена, Анна Ивановна, в черной наколке и сама Зетинька, как всегда, радостно встретили нас и провели в большую низкую гостиную с чинно стоящей по стенам мебелью, покрытой белыми чехлами. «Какая там под чехлами обивка и когда чехлы снимаются?» — мучительно думала я, стараясь прямо и с серьезным лицом сидеть на диване рядом с Анной Ивановной. Тут не было ни детей, ни собак, почему я и сидела с взрослыми, стараясь своим поведением доказать, что я достойна этой чести.

Но недолго пришлось мне углубляться в решение вопроса о чехлах: через очень короткое время вернулась Зетинька, сразу после нашего прихода куда-то исчезнувшая, и позвала нас в столовую, где на накрытом столе стоял чай и всякие варенья и печенья.

Папá хозяйка налила чай в чашку, изображающую самовар, из позолоченного фарфора и подала ее со словами:

— Вы у нас такой почетный гость, что меньше целого самовара предложить зам не могу.

В то время Елизавета Бенедиктовна бывала у нас сравнительно редко: ее родители приходили «с визитом», а она вечером посидеть с мамá в кабинете папá, а иногда и днем поиграть с нами. Но когда умерли ее родители, она стала бывать у нас очень часто, а летом гостила в Колноберже неделями.

Когда она приезжала, она всегда просила у папá массу советов по ведению своих дел: унаследовала она имение Эйраголы с большой мельницей, и всё у нее там что-то не ладилось и вечно она жаловалась на свою неопытность. Папá с поразительным терпением выслушивал ее бесконечные, запутанные и монотонные рассказы о каких-то обижающих ее соседях и чиновниках, о безденежьи, неумении свести концы с концами. Хотя она и осталась одна после смерти своих родителей, но содержала она еще всяких «приемышей», которых требовалось и кормить, и поить, и одевать, и учить. Кроме этих юношей, жил в Эйраголах убогий старик Петрович, и я любила, когда Зетинька рассказывала о том, как он, сидя себе день-деньской, в уголке столовой, куда ему и есть подают, набивает папиросы, чем и зарабатывает небольшие деньги.

Папá старался помочь ей и советами и вмешательством в ее дела, где это было необходимо, и только досадовал на то, что совет-то Зетинька попросит, а потом, выслушав его, сделает всё по-своему, чем всё спутает и испортит. А потом Зетинька снова являлась, снова просила помощи и словом и делом, и снова папá серьезно слушал ее, вникал в ее нужды и помогал.

Но с нами, детьми, Зетинька была весела: играла, гуляла, входила всею душой в наши интересы, рассказывала сказку про Коротышку, и когда я повзрослела, поведала мне тайну своей жизни: романтическую любовь к… путешественнику Пржевальскому, которого она никогда в жизни не видела!

Была она очень большого роста, ходила величественной походкой, очень любила говорить с нашими гувернантками по-французски, уверяла, что род Бунаковых происходит от какого-то князя Бунака, была добра бесконечно и беззаветно любила нашу семью.

Зетинька была самой близкой из знакомых, приезжающих к нам в Колноберже из Ковны, но были и другие. К таковым принадлежали Ольга Иосифовна Лилиенберг и генерал Лошкарев.

Ольга Иосифовна, нестарая еще и красивая вдова, была женщиной весьма энергичной и деятельной и верной помощницей папá при устройстве Народного дома. Во всех вопросах, где женский практичный ум нужнее мужского, мой отец обращался к ней, и я помню, с какой похвалой он отзывался о ее советах и мероприятиях. Она тоже была у нас своим человеком в доме: много времени проводила с детьми, шила и вязала всякие вещи для дома и для нас, а вечером сидела с папá и мамá в кабинете и слушала чтение.

Когда она приезжала к нам, то привозила папá в подарок орехи в сахаре и всегда радовалась при этом тому, что случайно узнала, что папá их любит.

— А то, — говорила она, — хочется доставить Петру Аркадьевичу удовольствие, а что подарить человеку не пьющему и не курящему, врагу привычек?

Действительно, папá говорил, что он «враг всяких привычек», так как привычки лишают человека свободы, чего он не хочет допустить ни за что:

— Разве это не унизительно, что если я не смог закурить, когда почему-либо захотел, из-за этого у меня настроение испорчено, ум не работает ясно, и порчу и другим жизнь, и сам не в состоянии ни работать, ни веселиться?

Сколько раз я слыхала, как папá говорил смеясь гостям:

— У нас староверческий дом — ни карт, ни вина, ни табака.

Юрий Александрович Лошкарев был отставной генерал: толстый, с большими седыми усами с подусниками, приятный собеседник и умный образованный человек. Почему он жил в Ковне, я не знаю. Жил он в первом этаже большого дома около бульвара и весь день сидел около окна в большом кресле. Он страдал одышкой и ночью спал тоже на этом кресле. Когда мимо него проходил кто-нибудь из знакомых, Юрий Александрович во все времена года, какова бы ни была погода, открывал окно и разговаривал о том, о сем, остря, смеясь, пересыпая разговор шутками.

М-ль Сандо почти ежедневно ходила с нами, во время утренней прогулки к этому окну. Нам генерал давал по конфекте, м-ль Сандо одалживал французские книги, а когда по прочтении делился с ней впечатлениями, говорил мне своим густым басом:

— Ну, Матя, отойди, голубушка, не про тебя писано.

Прощаясь он всегда говорил:

— Mille choses à Maman (Тысячу приветов маме.), и кончилось тем, что моя маленькая сестра, Елена, обиженно сказала: — Vous dites toujours mille choses et ne donnez jamais rein (Вы всегда говорите тысячу вещей, но никогда ничего не даете. Здесь игра слов: вещь и привет — называются одним словом.).

Юрий Александрович Лошкарев обедал у нас в определенный день каждую неделю в Ковне и гостил ежегодно недели две в Колноберже.

Часто бывало, что кто-нибудь из наших ковенских друзей приурачивал свой приезд в Колноберже к празднику рабочих. Это был один из самых веселых дней за лето, и готовились к нему с самой весны, тогда как сам праздник был всегда осенью, после уборки урожая.

Моя мать ввела обычай ежегодно дарить детям наших рабочих по готовому теплому платью, а бабам головные платки. Шили мы эти платья девочкам и рубашки мальчикам всем домом: и мамá, и гувернантки, и гостящие у нас друзья и дети, и горничные — и то еле поспевали, так как нужно было их заготовить для сорока семей.

К назначенному дню (всегда теплому и солнечному, а то праздник переносился), всё было готово, и я весело с м-ль Сандо и Елизаветой Бенедиктовной убирала в большие бельевые корзины груды платьев и платков, связанных пакетиками по семьям.

Другие такие же корзины наполнялись пряниками, орехами, яблоками и сластями, а третьи: табаком, папиросами и фуражками для мужчин.