Игорь Тимофеев - Бируни

Это был медленный и трудный путь, и приходится лишь удивляться фантастической работоспособности Бируни, позволившей ему в сравнительно короткий срок ознакомиться с огромным по объему материалом, освоить множество древнеиндийских литературных памятников, чтобы составить цельное представление о состоянии древнеиндийской астрономии, математики и других естественных наук.

Немало времени и усилий отнимали и непрекращающиеся, кропотливые поиски необходимой литературы, не говоря уже о том, что приобретение и переписка книг требовали значительных средств, которыми он не всегда располагал. «Пути подхода к изучаемой теме оказались очень трудными для меня, несмотря на мою сильную привязанность к ней, в чем я был совершенно одинок в мое время, — жаловался Бируни. — Я, не скупясь, тратил по возможности все свои силы и средства на собирание индийских книг повсюду, где можно было предположить их нахождение, и на разыскание тех лиц, которые знали места, где они были укрыты. Кто еще, кроме меня, имел то, что досталось в удел мне? Разве что тот, кому Аллах даровал свою помощь в виде полной свободы действия, которой я был лишен…»

В своем увлечении Индией Бируни был действительно одинок. Невозможно представить, чтобы Махмуд, взявший его в поход скорее всего в качестве астролога, мог поддерживать его интерес к религии и языку идолопоклонников, с которыми мусульмане вели священную войну. Ведь именно разрушение и осквернение индуистских святынь возвышало Махмуда в глазах общины, и, понимая это, он открыто поощрял на территории Индии действия, являвшие собой примеры самого разнузданного вандализма. Легко представить себе, что вызванную этим враждебность брахманы-жрецы, да и многие не принадлежавшие к их кругу индийцы переносили на непонятного им иноземца, пришедшего на их землю в составе грабительского газнийского войска.

Зато среди индийских пáндитов его авторитет возрастал с каждым днем. Особенно тесные отношения сложились у него с местными математиками и астрономами, которые помогали ему в изучении научного наследия классического периода. Начав с наиболее ранних трактатов «Сурья-сиддханта», «Ромака-сиддханта» и «Пулиса-сиддханта», относившихся еще к III–IV веками н. э., Бируни обнаружил, что они написаны под влиянием греческих астрономических традиций. Это обстоятельство существенно упростило перевод и осмысление санскритских научных терминов — о значении одних он легко догадывался из контекста, смысл других схватывал, оживляя в памяти аналогичные построения александрийских ученых, с трудами которых был хорошо знаком. Еще проще обстояло дело с освоением «Брахма-спхуты», написанной самым великим из индийских астрономов Брахмагуптой в 628 году. С этим трактатом Бируни познакомился еще в молодые годы в сокращенном переложении багдадского ученого Фазари, вошедшем в обиход мусульманской науки под названием «Синдхинд». Теперь же, убеждаясь, сколь несовершенным было это переложение, Бируни решил во что бы то ни стало подготовить полный перевод трактата Брахмагупты на арабский язык.

Это решение вовсе не означало, что Бируни вдруг сделался приверженцем Брахмагупты. Напротив, являясь твердым последователем учения Птолемея, он был уверен, что идеи и методы древних индийцев, сыгравшие в свое время важную роль в развитии научной мысли на мусульманском Востоке, во многом устарели и по-прежнему применяются лишь теми учеными-схоластами, чье мышление отстало на век, а то и на два. Новый перевод «Брахма-спхуты» — в качестве блестящего исторического памятника, а не руководства по астрономии — как раз и призван был внести ясность в полемику между сторонниками греческой и индийской школ, показать несостоятельность тех, кто, цепляясь за отжившие, хотя по своим временам, возможно, и гениальные идеи, тормозил поступательное развитие науки.

Первые критические высказывания Бируни по тексту «Брахма-спхуты» вызвали у его индийских коллег недоумение и даже обиду. Однако природная любознательность индийцев вскоре взяла верх, и в ходе работы они все чаще стали настаивать, чтобы он подробнее разъяснял суть своих замечаний. К их чести стремление к истине пересилило слепую приверженность традиции, и, слушая комментарии Бируни, они признавали его правоту всякий раз, когда логика приводимых им аргументов оказывалась безупречной.

«Вначале среди индийских астрономов я занимал положение ученика, — вспоминал Бируни об этих уроках взаимопонимания, — так как в их среде я был иноземцем и был недостаточно знаком с их достижениями и методами. Когда я немного продвинулся в ознакомлении с ними, я стал объяснять им причинную связь, демонстрировать им некоторые логические доказательства и показывать им истинные методы математических наук, они стали стекаться ко мне во множестве, выражая удивление и стремясь получить от меня полезные знания… Они мне чуть ли не приписывали колдовство и, когда говорили обо мне высокопоставленным лицам на своем языке, называли меня не иначе как морем…»

Признание со стороны индийских ученых, конечно же, радовало Бируни. Стараясь помочь им в приобщении к лучшим достижениям греческой мысли, он часами диктовал им собственные, составленные на корявом санскрите переводы птолемеевского «Альмагеста» и «Начал» Евклида, и они, схватывая на лету самую суть, тотчас переплавляли его фразы в удивительные по совершенству стихотворные шлоки, которые издревле были хранилищем мудрости на их языке. Тем не менее было бы ошибкой представлять себе Бируни в образе этакого непогрешимого метра, окруженного толпой восторженных учеников. Те, кто стекался к нему «во множестве», стремясь приобрести «полезные знания», в свою очередь, вели его за руку по темным лабиринтам древних преданий-пуран, посвящали в тайны санскритской грамматики и просодии, терпеливо разъясняли тонкости индуистской философской школы санкхья, освобождающей дух от оков материи и тела, комментировали труднопостижимые для чужеземца бесконечные коллизии эпической поэмы «Махабхарата».

Их общение протекало в распространенной на Востоке форме диалога, где наставники и ученики попеременно менялись местами и где не было ни победителей, ни побежденных, потому что в выигрыше оказывались обе стороны.

На всем пути от газнийского пригорода Халкани до цитадели выросли украшенные лентами триумфальные арки, праздничные шатры. На обочинах, широко расставив ноги, стояли пешие воины с короткими пиками: спиной к султанскому поезду, лицом к толпе. Махмуд въезжал в город, сидя в балдахине на спине боевого слона, ступавшего торжественно и грузно. Серебро праздничной сбруи отзывалось мелодичным звоном на каждый его шаг.