Ольга Хузе - После победы все дурное забудется...

Разве можно забыть, как встанешь, бывало, утром, и до умыванья греешься у горячей на солнце стенке цветущей весной, когда облетает черемуха над колодцем, ветер так и плещет в лицо белой, пахучей крупой черемухового цвета. Разве можно забыть, как сладко умываться во дворе, - стоять под этой дедовской черемухой, когда под ногами на земле светятся солнечные круглые просветы, пахнет зреющей малиной, глаза жадно ошаривают кусты, отыскивая созревшую за ночь ягодинку.

А наша столовая летом под шатровой яблоней за колодцем? Разве скажешь, когда там было лучше - весной ли, - когда на стол осыпались бело-розовые лепестки и пчелы с утра до заката густо жужжали над ней, - или ранней осенью, когда гнулись и надламывались ветви ее под тяжестью наливающихся яблок?

Разве с годами пропадало очарование - отыскивать в кустах и крапиве по утрам полузрелые червивые опадыши и съедать их натощак без счета?

А мамин цветничок у помойки, где были укрыты от воров лучшие цветы? Там изгородью стояли пунцовые георгины, табак, штокрозы, там резеда заглушала запах помоев и компоста?

А трогательные грядки, где едва вызревали чахлые прыщавые огурцы, а картошка уходила в ботву, и только укроп щедро одарял нас пахучей пряной зеленью до осени?

А кусты смородины - детская радость, летний праздник?! Как весело было рвать и кидать в корзину веточки красной смороды, отыскивать самые толстые ягоды и по ягодке откусывать от кисточки- веточки или искать винно-темные, перезрелые, сладкие и медленно давить языком.

<...> Что ж записать о быте? Быт тот же. Маруся переживает стадию неистового голода, которую я пережила в январе. Я, уходя, прячу от нее хлеб (для нее же). Вчера она перерыла все ящики шкафа, - и нашла-таки и весь день чувствовала себя виноватой. Я-то ее не виню, я хорошо ее понимаю и стараюсь сделать обед и ужин если не сытнее (не из чего!), то повкуснее, аппетитнее, красивее. Выдача продуктов бог знает как ничтожна: Марусе 200 гр. овсянки на декаду! Вот и комбинирую, что могу, со столовой и, надо сказать, что это нелегкое дело. У нас понемногу вырабатывается норма: 35 гр. крупы на кашу на каждую из нас. Разве это не кукольная порция? Но больше не из чего. Больше нет. Клянусь, будет сделано все, чтобы продержаться до лучших дней, пока есть силы, - но продержимся, это вопрос открытый, смерть сторожит у дверей. Пару дней тому назад навестила институт усовершенствования учителей. В феврале здание еще вдобавок к осенним разрушениям разрушено вражеским снарядом. Внизу в кабинетах разбитые рамы, ветер гуляет, мерзость запустения. Живые сотрудники забились в кухню на 3-ем этаже. Видела из знакомых Гиттис и Люденскую. У Изабеллы Васильевны настроение безрадостное. У Люденской погиб 17-летний сын - ушел из дому по делам и не вернулся, - по-видимому, ослаб, упал и замерз, - а дальше известно что - морг, и концов не найти никогда.

Я не узнала Раскина и Бернадского - так изменились. Раскин худой, лимонного цвета опухоль, усталые внимательные глаза. Серг. Вас. Клитин умер. Об остальных не узнала ничего точно, - говорят, что вымерло около трети сотрудников. Ушла из института необычайно подавленная.

В 9-ой школе опять смерть - умерла Ан. Ив. Лобанова, - второй словесник школы. За два дня до смерти говорили мы с ней о Кронине, Голсуорси, но она уже едва ходила, падала. И, несмотря ни на что, - вчера для учителей этой школы делала доклад «Образ женщины в русской литературе». Приятно и радостно было видеть, как оживились глаза и лица. Великая русская литература, оружие в бою с голодом, холодом и смертью! Сколько радости и бодрости, сил и надежд дает она в наши дни.

Радуешься приближению весны, но и страшно: вчера после трехмесячного перерыва над городом были немецкие самолеты. Тревоги не давали, зенитки лаяли бешено. Совсем близко от меня (не судьба была вчера погибнуть) была сброшена небольшая бомба, которая не разорвалась (когда я возвращалась на Чайковскую).

Откуда-то из пригорода мерзавцы почти ежедневно обстреливают город. Они пристрелялись к району Фонтанки, Соляного переулка и Гагаринской. На днях около 9 ч. утра садили они снаряды минут 20. Одно попадание было рядом - в павильон ресторана Летнего сада на берегу Фонтанки. Наш дом закачался, как зыбка, но стекла у Маруси еще уцелели. Мы лежали в постелях, хладнокровно распознавая по звуку, где разорвался очередной снаряд. Осенью я, по крайней мере, укрылась бы в коридоре. <...>

Случилось чудо, о котором мы не смели, не могли мечтать. Расскажу об этих нечаянных радостях, об этом самом счастливом дне за всю ужасную зиму. Утром в 9-ом часу пришел первый радостный посланец - младший командир Архипов от Володи [12] Владимир Федорович Хузе, брат. - с письмом от него и с посылочкой, - шесть флотских сухарей и четыре куска сахару. Мы плакали от радости, плакали, как маленькие. Трогателен был этот Архипов, который взял на себя поручение обойти семьи своих бойцов и товарищей.

Днем, когда меня не было, пришла делегатка от ЛВО с подарками: масло, шпик, рыба консервированная, сухари, пряники, сгущ. молоко, конфеты, шоколад, одеколон, мыло, платочки. Боже ты мой, как это вовремя. Она сразу же хотела увезти Марусю в стационар. Приходил сразу же профессор, осмотрел Марусю, установил сильное истощение и перелом болезни в организме. Он настоял также на стационаре. Откуда все это? Вероятно, Зиновий писал в округ [13] Зиновий Васильевич Яковлев, муж «Маруси», майор-артиллерист. . <...>

Мы плакали от радости, от того, что о нас думают, о нас не забыли. Это уже vita nuova. Неужели переживем? Неужели скоро конец мученью? Даже не конец, а хотя бы облегченье - и то уже несказанное счастье. Мы так привыкли к несчастью. Горю. Что не верится радости. Но ведь после ненастья бывает ведро. Мы ждали, почти не веря, этого дня. И все же этот день наступил. Маруся видела сегодня сон, что мы пьем чай с пирожным на ее рождении - сегодня и правда день рожденья ее (8 месяцев) и мы будем пить чай с конфетами и сухарями. Это самый самый счастливый день за всю самую блокадную зиму.

Сказка продолжилась 10 марта.

В 3 часа дня поехали на эмке с Марусей не в стационар, а в военную больницу им. Свердлова. Бумага ее, т. е. направление в больницу, имела значение «Сезам, отворись!» Главврач был предупрежден о приезде. Ее, в виде небывалого исключения, приняли на военную койку, на довольствие комсостава.

Привозят меня домой - еще одна потрясающая радость - Володя приехал на двое суток!

Слева направо: ветераны-библиотекари Курганской областной библиотеки Екатерина Никифоровна Долганова, Евлалия Васильевна Белякова, Нонна Матвеевна Архипенко, Ольга Федоровна Хузе, Апполинария Гермогеновна Пшеничникова, Борис Максимович Грецкий. 1968 г.