В. Богров - Дм. Богров и убийство Столыпина

Так оно и вышло: Кулябко меня принял и из разговора с ним я понял, что он меня ни в чем не подозревает и что я имею все шансы получить билет. Но окончательно этот вопрос не был тогда разрешен, поэтому я на следующий день снова пошел к Кулябко и сообщил ему, а также присутствовавшему Виригину, что билет мне необходим во-первых для того, чтобы быть изолированным от компании бомбистов, во-вторых, для разных других целей, полезных для охранного отделения. Но эти цели были изложены мною весьма неопределенно и туманно и я, главным образом рассчитывал, что Кулябко среди окружающей его суматохи не станет особенно в них разбираться, а из доверия ко мне выдаст билет. Мои предположения в этом смысле вполне оправдались, и билет был мне прислан в 8 ч. с филером охранного отделения, о чем меня предуведомил по телефону Кулябко. Билет был за № 406, 18 ряд, и был написан на мое настоящее имя, только с ошибкой в заглавной букве моего отчества. Приехал в театр во фраке в четверть девятого и встретил Кулябко, которому сообщил, что Николай Яковлевич по прежнему находится у меня на квартире и, по-видимому, заметил наблюдение.

Тогда Кулябко, боясь прозевать его, просил меня съездить домой и удостовериться, не вышел ли он из дому. Я удалился на некоторое время из театра и в первом антракте не имел случая приблизиться к Столыпину. Затем во время второго антракта, высматривая где находится Столыпин, я в коридоре встретился с Кулябко, который мне сказал, что очень опасается за деятельность Николая Яковлевича и Нины Александровны и предложил мне ехать домой следить за Николаем Яковлевичем. Я согласился, но, когда Кулябко отошел от меня, оставив меня без всякого наблюдения, я воспользовался этим временем и прошел в проход партера, где между креслами приблизился к Столыпину на расстояние 2–3 шагов.

Около него почти никого не было и доступ к нему был совершенно свободен. Револьвер, браунинг, тот самый который был мне предъявлен, находился у меня в правом кармане брюк и был заряжен 8 пулями. Чтобы не было заметно, что карман оттопыривается, я прикрыл его театральной программой. Когда я приблизился к Столыпину на расстоянии 2 аршин, я быстро вынул револьвер из кармана, и, быстро вытянув руку, произвел 2 выстрела и, будучи уверен, что попал в Столыпина, повернулся и пошел к выходу, но был схвачен публикой и задержан… Подтверждаю, что я совершил покушение на убийство статс-секретаря Столыпина единолично без всяких соучастников и не во исполнение каких либо партийных приказаний.»

Одновременно по поводу показаний Дм. Богрова был составлен особый протокол, подписанный Чаплинским, Брандорфом и Фененко, который Богров подписать отказался, мотивируя тем, что «правительство, узнав о его заявлении, будет удерживать евреев от террористических актов, устрашая организацией погромов.» В неподписанном протоколе говорилось, что Богров, давая показания между прочим упомянул, что у него возникла мысль совершить покушение на жизнь государя, но была оставлена из боязни вызвать еврейский погром. Он, как еврей, не считал себя в праве совершить такое деяние, которое вообще могло бы навлечь на евреев подобное последствие и вызвать стеснение их прав» (Цит. по Струмилло. Красная Летопись, Ленинград № 1, 1924 Г. стр. 233–235.).

Это и было то дело, которое «наклевывалось» у Дм. Богрова, по его заявлению М. Богровой, и которое ему действительно удалось, чем, по его глубокому убеждению он должен был осчастливить мир.

Последующее известно: П. Столыпин скончался 5-го сентября 1911 г. 9-го сентября в здании «Косого капонира» Киевской крепости состоялся военный суд над Дм. Богровым. От защитника Дм. Богрова отказался. Дм. Богров был приговорен к смертной казни. Приговор суда был приведен в исполнение в ночь с 11 на 12 сентября 1911 г. на так наз. Лысой Горе, в районе Киевской крепости.

При казни присутствовали кроме должностных лиц, представители от союза русского народа, командированные сюда со специальной целью — убедиться, что Дм. Богров действительно будет казнен и именно он, а не кто либо другой вместо него.

1-го февраля 1928 г. в Киевском суде слушалось дело двух из этих добровольцев свидетелей, членов монархического союза Сергеева и Кузнецова. По словам Сергеева, Дм. Богров перед казнью «плюнул палачу в лицо». Это был его последний знак протеста против мира насилия и произвола, из которого он уходил. В заключение необходимо внимательно остановиться на тех приемах, которые были применены Дм. Богровым по отношению к охранному отделению в лице подполковника Кулябко и друг. с целью осуществления своего плана, начиная с момента появления у Кулябко 27‑го августа 1911 г. и до совершения покушения. Это рассмотрение дает полную картину тактики Дм. Богрова, применявшийся им и в его прежних сношениях с охранным отделением, и может помочь нам понять, каким образом и при прежних сообщениях, имевших гораздо менее серьезное значение. Дм. Богрову удавалось одурачивать охранное отделение. Вымышленные сведения, сообщенные Дм. Богровым Кулябко 27-го августа 1911 г., возбуждали впечатление полной правдоподобности, в виду переплетения ряда характерных подробностей и действительных фактов, уже известных охранному отделению, с абсолютным вымыслом. Подобные «сведения» не давали решительно никакого материала для изобличения каких либо лиц в совершении преступлений.

Одним словом, мы находим здесь именно объяснение тому единственному в истории революционного движения явлению, о котором говорит Г. Сандомирский: «провокатора… без провокации» (Каторга и Ссылка. Москва, 1928 г. № 2 стр. 20).

Вот, что докладывает Кулябко департаменту полиции 2-го сентября 1911 г. по поводу сведений, сообщенных ему Дм. Богровым 27‑го августа, касающихся событий имевших место на Троицу 1910 г. в Петербурге, о которых сообщалось выше. Я цитирую тут же и примечания Е. Лазарева, из которых видно, что все попытки Кулябко изобразить перед начальством Дм. Богрова, как «провокатора», разбиваются о фактические данные, приводимые Лазаревым. «27-го августа 1911 г. — пишет Кулябко — Дм. Богров явился в отделение и заявил, что у него имеются сведения очень серьезного характера, которые он считает своим нравственным долгом сообщить мне, как своему бывшему начальнику, дабы, в случае прибытия в Киев тех лиц, о которых он желает дать сведения, и невозможности сообщить эти сведения после их приезда, я знал бы подробно их намерения и планы. Сведения эти заключались в следующем: на Троицу 1910 г. в С.‑ Петербург из Парижа прибыла дама, которая привезла с собою письма от Ц. К. партии с. — р. Поручение это она получила через посредство Ю. Кальманович, которая в течение нескольких лет проживала в Париже, состоя там слушательницей университета. Кальманович, будучи ее ближайшей подругой, знала, что она нуждается в средствах для поездки к родителям в Москву, а также была осведомлена о ее полной политической благонадежности. Даме этой даны были следующие инструкции: 1. в Петербурге она прежде всего должна была явиться в квартиру прис. пов. Кальмановича, передать ему одно из писем и получить с него 150 руб.