В. Богров - Дм. Богров и убийство Столыпина

Анархисты стоят на той точке зрения, что для достижения их целей дозволено всякое средство, и отрицание закона — их высший принцип (Bericht des General-Anwaltes über die anarchistischen Umtriebe in der Schweiz v. 21. Mai 1885.).

«Мы считаем всякое средство, которое способствует делу социальной революции, правильным и рекомендуем его. Наши враги никогда не были разборчивы в выборе средств для борьбы с народом. Разбой и убийство стали второй их натурой. Так пусть же будет: око за око!» («Свобода», Нью-Йорк, 7-го июля 1884 № 23.)

Если преступные деяния носят частный, не политический характер, т. е. относятся к разряду так наз. «уголовных преступлений», то они совершенно не интересуют анархиста ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Но «если преступления совершены в интересах революционного дела, то мы их одобряем, независимо от того, нравятся ли нам отдельные подробности или нет» («Свобода» Нью-Йорк 5 июля 1884 г. № 27.).

«Нужно нападать, где и как возможно! Чем бесшумнее лакеи порядка могут быть ликвидированы, тем меньше опасности при выступлении. Револьвер — хорош, когда угрожает крайняя опасность; динамит — нужно пускать в ход лишь при самых серьезных, политических выступлениях. А вообще, кинжал и яд весьма практичные средства пропаганды» («Свобода» Нью-Йорк 25 января 1886 г, № 4.).

Все приведенное выше относительно тактики анархистов в их борьбе с существующим правопорядком может быть формулировано в трех словах: « цель оправдывает средства ». Это положение толкуется анархистами в самом широком, не допускающем никаких ограничений смысле. Отдельные, революционно настроенные личности совершают покушения на отдельных представителей государственной власти или экономического правопорядка, более значительные группы, запасшись оружием, поднимают революционные восстания, а рабочий пролетариат, сила которого заключается в его голых руках, объявляет всеобщую забастовку.

Однако, главным залогом для успеха анархического движения является не только проникновение каждого отдельного лица теоретическими лозунгами и не только практическое их выявление во внезапных, из ряда вон выходящих революционных выступлениях. Торжество идеи анархизма должно прежде всего проявиться в осуществлении его идеологии в повседневной, будничной жизни. Тот, кто не только выдает себя за анархиста, но и действительно является им, должен быть таковым во всем своем поведении и во всем образе жизни.

« В протесте индивидуума и группы лиц против существующего порядка заключается первый толчок к новому. Анархист это понимает; его протест имеет место каждый день. Он не подчиняется никакому закону, обычаю, традиции, морали; он подчиняется лишь требованиям своего разума и своего идеалистического принципа. И тем, что его образ жизни в духовном, материальном, моральном, интеллектуальном и психическом отношении отличен от образа жизни рядового {46}человека, он действует разлагающим образом на существующее, строя для будущего, для будущего свободного общества » (Pierre Ramus, «Das anarchistische Manifest», Berlin, S. 15.).

Таковой и была в общих чертах революционная идеология Дм. Богрова, когда он в конце 1907 г. вернулся из Мюнхена в Киев и ушел с головой в революционную работу.

Никому из родных и даже друзей Дм. Богрова до самого последнего периода его жизни не было известно, насколько интенсивно он погрузился в революционное дело. Хотя ни для кого не были секретом крайние левые политические убеждения Дм. Богрова, однако, свое активное участие в пропаганде среди рабочих и в революционных выступлениях он умел скрывать с поразительной конспиративностью. Чтобы не возбуждать подозрений среди домашних, он сделал себе правило никогда не пропускать времени домашнего обеда, не уклоняться от исполнения определенных обязанностей по отношению к друзьям и знакомым семьи. Он избегал переодеваний, а когда, иной раз, сбрасывал студенческую тужурку и одевал черную фетровую шляпу вместо студенческой фуражки, то старался никем не замеченный выходить из дому.

Вообще, в отдельных разговорах со мною он возмущался полным отсутствием конспиративности в революционных организациях. Он жаловался на то, что члены партий страдают «недержанием речи», не стесняются показываться везде и всюду, на улице, в кинематографе, в публичных собраниях, даже когда готовят какое либо решительное выступление, и удивлялся, как при таких условиях удается вообще что либо скрыть от охранного отделения.

Для характеристики Дм. Богрова, как революционного деятеля, я позволю себе привести отзывы о нем двух его товарищей по работе.

«Восхищение его умом, стойкостью, тактичностью и находчивостью в опасных случаях было больше, чем недовольство его недостатками, свойственными всякому человеку.

Прежде всего Дмитрия характеризовали, как умелого и смелого боевика и хорошего, приковывающего внимание оратора.

Говорил он всегда мало и говорил всегда дело.

Он был из тех людей, у которых слова не расходятся с делом.

Деление труда в партийных выступлениях не было свойственно ему практически.

Глубоко и умело разбираясь в теоретических вопросах, он ловко владел и оружием.

Ни его образование, ни его социальное положение не выдавали его, как «барского сынка», занимающегося революцией «от скуки».

В обыденной жизни всегда прост и обходителен, он был душой рабочей среды и ловко с ними уживался, как с «равными».

Правда, замкнутость его натуры требовала от него частенько «быть в себе самом», но зато минуты «вдохновения» — были очаровательны. За свою недолгую жизнь ему неоднократно приходилось участвовать в террористических выступлениях, где он не выказывал страха, а проявлял такую же глубину ума и тактики, как в обычной организаторской работе…

Замечательно то, что в числе неудовольствий по адресу Дмитрия — против тех черт его характера, в каких я и многие другие находили одно из лучших достоинств человека вообще и революционера в особенности — указывалась замкнутость его натуры, свидетельствующая о богатстве внутреннего мира, и конспиративность, говорящая об опытности и серьезном отношении к делу» (Из письма товарища Дм. Богрова, привлеченного по делу Г. Сандомирского и др. цит. по А. Мушину, «Дмитрий Богров и убийство Столыпина», Париж, 1914 г., стр. 89.).

Другой близкий товарищ Дм. Богрова по революционной работе, Герман Сандомирский, пишет следующее:

«Наиболее ярким периодом моего знакомства и совместной работы с Дмитрием Богровым я считаю последние 2–3 месяца 1907 г. Познакомился я с ним летом того же года, как с членом Киевской группы анархистов-коммунистов. Но в первый период наши отношения были довольно формальные. У Дмитрия Богрова тогда было больше связей среди киевских рабочих, чем у меня. Он был чисто местным работником и его знали, как деятельного организатора и пропагандиста. Если мне не изменяет память, его пропагандистская работа имела место, главным образом, среди отдельных кружков арсенальных рабочих, в более широких размерах — среди булочников, каретников, сахарников (Демиевка). Я же до того времени работал в других центрах и в Киеве был сравнительно новичком. Как работник, Богров мне всегда чрезвычайно нравился. В нем, конечно, легко было наблюдать черты, присущие революционной интеллигенции того времени, но в нем поражала его неутомимая энергия, которая так отличалась от дилетантизма обычного российского интеллигента.