Николай Кузнецов - Фронт над землей

Виток, второй, третий. Облака. Еще виток. Опять облака. Стрелка высотомера подошла к цифре "800". Белизна. Виток, виток. Ничего не видно. Четыреста метров. Никакого просвета. Скоро земля, а Добровольский не видит ни зги. Еще потерял сто метров. Седая жуть стала редеть, превращаться в темно-серую пелену.

Перед глазами мелькнула какая-то черточка. "Галлюцинация, что ли?" подумал летчик и тряхнул головой. Но черточка не пропадала, а, наоборот, росла, увеличивалась в размерах. Лейтенант уменьшил крен, сбавил вертикальную скорость снижения. И вдруг снова потерял появившийся в поле зрения предмет: все слилось в одноцветный мрачный тон. Высота менее ста пятидесяти метров. "Еще несколько секунд - и можно врезаться в землю, в море, в черта, в дьявола!" - злился Добровольский.

Он заставил себя успокоиться, напряг до предела зрение и снова уловил ту самую черточку, что уже вырисовывалась в какой-то большой продолговатый предмет, стал выводить машину в горизонтальный полет. Пригляделся. Оказалось, под ним свинцовые воды Финского залива, сливающиеся с нижней кромкой облаков. А на волнах - всплывающая подводная лодка.

Возвратившись на аэродром, командир звена в первую очередь увидел своих ведомых.

- Ну и подбросил же он нам сольцы! - сказал Герман.

- Досталось, - подтвердил Плавский. - Да и было за что!

- Это верно, - согласился Мамыкин, - не надо было отрываться от ведущего. Ведь как получилось-то? Я по привычке посмотрел влево-вправо - и потерял из виду самолет командира. Кругом белым-бело, даже консоли "ишака" не видно. Ну, пока я крутился, мне и показалось, что лечу с правым креном. Отклонил ручку управления влево и левую педаль двинул ногой вперед. Нет, все равно кажется, будто лечу с правым креном. Галлюцинация полнейшая. Вывалился из облаков над самым городом. Смотрю: снижаюсь левой спиралью, черт бы ее подрал! А в облаках казалось наоборот.

- А мне все думалось, что лечу с левым креном. Жму вправо, - признался Плавский. - Тоже обман чувств.

Добровольский добродушно ухмылялся:

- Надо было по приборам ориентироваться, а не полагаться на свои ощущения. Хорошо, что все кончилось благополучно...

Не добившись решающих результатов в сентябрьских боях, немецко-фашистское командование вынуждено было отказаться от дальнейших попыток взять Ленинград штурмом. Оно решило сломить героическое сопротивление защитников города длительной блокадой, систематическими артиллерийскими обстрелами и бомбардировками с воздуха.

И враг приступил к осуществлению своего варварского замысла. Однако огромные потери, понесенные авиацией при дневных массированных налетах, вынудили гитлеровцев перейти почти исключительно к ночным действиям. Известно, что с 1 октября по 24 ноября немцы совершили тридцать семь бомбардировочных налетов на Ленинград (тридцать два ночью и пять днем, в условиях сплошной облачности).

Ночные налеты обычно совершались в ясные лунные ночи на высоте пять шесть тысяч метров. Бомбардировщики к городу подходили с разных направлений. Интервалы между самолетами по времени доходили до двадцати минут, а налеты растягивались на всю ночь.

Летчики нашего корпуса отчаянно дрались с, неприятельской авиацией, прикрывали город и наземные войска, охраняли ладожский водный путь. И все же следует отдать справедливость зенитной артиллерии 2-го корпуса ПВО - в отражении вражеских налетов она играла значительную роль.

Окруженный Ленинград боролся. Редкий день, когда газеты и радио не сообщали о самоотверженности пехотинцев и артиллеристов, танкистов и партизан, дезорганизующих тылы германской армии. Правда, кольцо блокады не расширялось, но и не становилось уже - оно, как говорят, стабилизировалось.

За успешные боевые действия все летчики 191-го истребительного авиаполка, многие техники и другие специалисты получили правительственные награды, а Иван Грачев и Георгий Новиков (посмертно) были представлены к званию Героя Советского Союза.

- Друзья мои, - сказал нам однажды батальонный комиссар Резницкий, - мы с честью выполнили задачу, поставленную перед нами командованием. Теперь нам приказано передать материальную часть соседям, а личный состав отправить для переучивания на новых самолетах. Подробности вам сообщат позже.

Мы радовались тому, что представляется возможность осваивать новую боевую технику, и вместе с тем не хотелось покидать родной Ленинград, в небе которого мы одержали немало побед над врагом и потеряли многих товарищей. А когда узнали, что комиссар не едет с нами, и вовсе огорчились. Он стал для нас очень близким человеком, и мы не представляли, как будем обходиться без него.

Собрались. Машины, нагруженные полковым имуществом, чемоданами, вещевыми мешками и парашютными сумками, стояли возле КП. Мы прощались с комиссаром. Обходя строй, он пожимал однополчанам руку, каждому говорил теплые слова, обнимал ветеранов части.

И вот прозвучала последняя команда:

- По машинам!

Автоколонна тронулась. А коренастый человек средних лет с густой сединой в волосах стоял, приподняв руку, и не вытирал повлажневших глаз. Он недвижно стоял до тех пор, пока последняя машина не скрылась за лесным поворотом.

В середине колонны, словно робкий костерок, занялась негромкая, раздумчивая и чуточку грустноватая песня. Потом ее подхватили все:

Прощай, любимый город,

Уходим завтра в море...

На Большую землю нам и в самом деле предстояло добираться водным путем через Ладожское озеро: другого пути не было.

Неприветливо, шумливыми седыми волнами и холодным ветром с диким посвистом встретила нас Ладога. Сердито швыряла она на берег куски еще не устоявшегося льда и обломки корабельных надстроек. Бросит и отхлынет, стряхнет со своей могучей груди следы близкой зимы или разыгравшейся беды - и снова идет за добычей.

Шумит, клокочет непокорная Ладога, и под буйный говор волн мы вспоминаем свои полеты над озером - сопровождение транспортных самолетов с западного берега на восточный и обратно, прикрытие барж и других судов, боевые схватки с "юнкерсами" и"мессершмиттами"...

Уже вечерело, когда к мысу Осиновец причалил небольшой корабль. Закончив погрузку штабного, технического имущества и личных вещей, мы в последний раз сошли на берег.

- Николай, - тихо проговорил Савченков, - давай возьмем по горсти ленинградской земли...

Так поступали наши отцы и деды, покидая родные края. И не было в этом ничего от предрассудков, а была лишь великая любовь к земле своей. Мы расчистили мерзлый грунт и взяли по горсти рассыпчатого суглинка - как память о пережитом и святое напоминание: нет мира тебе и спокойствия, солдат, пока пришельцы с запада терзают Родину твою.