Фёдор Головкин - Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания

Вот еще одно из забавных недоразумений, рассказанных графом Федором в его «Анекдотах»: «В самый разгар войны император Александр I послал к прусскому королю одного из своих ординарцев. Это был грузинский князь, фамилию которого я позабыл. Его пригласили к придворному столу и король, заметив, что этот офицер чувствует себя еще более неловко, чем он обыкновенно сам себя чувствовал, стал его расспрашивать. При каждом вопросе короля грузин вскакивал во весь рост, чтобы ответить. Неоднократные приглашения не могли его заставить остаться на своем месте. Когда подали огромную рыбу, король его спросил: «Скажите, а у вас в России есть такие осетры?» Князь вскочил, отвесил глубокий поклон и сказал: «Да, Ваше Величество, я сам имел честь быть таковым в течение целого года»… Осталось навсегда неизвестным, что он хотел этим сказать, но вся королевская свита и все придворные чуть не упали под стол со смеха. Всякий этикет и уважение к личности были забыты и, не исключая самих лакеев, все смеялись до упаду». Разгадку этого анекдота дал нам Князь Петр Долгоруков в своих «Мемуарах» т. I, стр. 97. Упоминаемый графом Федором грузинский князь был Георгий Эристов, умерший на русской службе в чине полного генерала; он был женат на дочери последнего грузинского царя. Его ответ, вызвавший такой взрыв смеха, объясняется тем, что ему послышалось, будто король его спросил, есть ли в Грузии сержанты (sergent — сержант и esturgeon — осетр по-французски сходные по звуку слова).

Единственный из Дюмуленов, имя которого достигло на военной службе некоторой славы, был генералом у Фридриха II прусского. Он умер в 1756 г. и не мог быть знаменитым учителем генерала фон Сухтелена, родившегося только в 1751 г. Таким образом тот кому граф Федор дает прозвище «великого» был вероятно, одним из тех специалистов по фортификационному делу, которыми тогда изобиловали Нидерланды.

Граф Ростопчин пишет графу С. Р. Воронцову 20-го июля 1794 г.: «Он (т. е. Зубов) делает все через посредство графини Шуваловой и окружает себя лицами, которые ему многим обязаны. В том числе и Головкин». (Архив князя Воронцова, т. VIII, стр. 99).

Граф Аркадий Марков писал 26 июня 1795 г. графу Андрею Разумовскому: «Вы спрашиваете меня, мой друг, насчет этого Головкина, который был у вас. Я вам его опишу в двух словах: это дерзкий сумасброд, который хочет придать себе важность. Графа Зубова он забавлял, потому что он действительно обладает некоторым остроумием, но граф его никогда не уважал и не питал к нему доверия. Он в делах не имеет никаких сведений и ему нельзя верить, а разные нескромности, которые он позволил себе во время поездки, навлекли на него строгий выговор, и если это его не образумит, то, по крайней мере, внушить ему молчание в делах, которые его не касаются. (Васильчиков, Семейство Разумовских, т. V, стр. 227).

Ученый современник. Сэр Вилльям Гамильтон, оставил нам по этому поводу замечательную хронику в своих «Campi Phlegraei» или «Наблюдения вулканов Обеих Сицилий».

«Этот человек страдает от последствий излишеств в молодости, — говорит Горани в своих «Секретных Воспоминаниях», — он раньше жил в такой веселой компании, что теперь напоминает ходячий скелет. От него несет смрадным запахом, смешанным с мускусом, пропитывающим его платья, отчего встреча с ним становится столь же несносной, сколь небезопасной. Когда он появляется в театре, ложи по соседству с его ложей становятся пустыми. Неоднократно бывали случаи, что лица мужского или женского пола не могли вынести его присутствия и лишались чувств» (Gorani, Memoires secretes , т. I, стр. 276).

В бумагах графа Федора мы находим следующее место, характеризующее его отношения к неаполитанскому правительству: «Милость, которою я пользовался при Дворе до тех пор, пока мой характер сделался более известным, побудила королеву и министров говорить со мною о положении дел с доверием. Они чувствовали все значение тех представлений, которые я счел себя в праве им сделать. Я предложил им единственное средство, которое могло вывести их с почетом из затруднений, а именно: всеобщую амнистию и прощение именем короля, который должен был вступить, подобно доброму отцу, возвращающемуся с охоты и прощающему своих детей; но я этим ничего не достиг и понял вполне ясно, что они скорее пойдут на все, чтобы только не предоставить королю той роли, которая ему подобала».

См. Nicals Chatelain в Revue Suisse, т. 24 (1861 г.).

Екатерина II Гримму 11 марта 1796 г. (Записки Импер. Росс. Истор. Общ. Т. XXIII, стр. 672)

Архив кн. Воронцова, т. VIII, стр. 118.

Васильчиков. Семейство Разумовских, т. V, стр. 277.

Dupre de Sain-Vaur, Peterbourg, Moscou et les provinces, Paris, 1830 г., т. VIII, стр. 227.

Обе эти депеши нам сообщены г. Фондэ-де-Монтюссэн.

См. «Портреты и Воспоминания», статьи: королева Каролина, Фердинанд I и Гамильтон.

Эта записка будет использована и в главной своей части напечатана в подготовляемом к изданию труде г. Леонса Пэнго (Leonce Pingaud) под заглавием: «Головкин-дипломат».

Сведения, которые нам сообщает граф Федор о последующих приключениях этой странной четы, очень занимательны, если они и не вполне достоверны: «…Тем временем принцесса Нассауская унаследовала от своего брата Гозьдского имения, расположенные в Польше, и ее воображение рисовало ей блестящие доходы с них, которые она одна могла бы реализовать. Контракт на наем дворца Лоредон был расторгнут и эмигранты были предоставлены самим себе. По дороге в Польшу принц и принцесса остановились в Вене, чтобы зондировать там почву, которая, однако, оказалась неблагоприятной, и они отправились дальше, в свои владения. Первое их действие по приезде в деревню состояло в том, что они отняли у крестьян арендованные земли и стали их обсевать… Но я боюсь, что меня могут заподозрить в подражании принцессе, а все же я должен сказать то, что достоверно известно: …они стали обсевать земли лавандой, семена которой за большие деньги были выписаны из Франции. Имелось в виду забрать в свои руки всю торговлю лавандовою водою на Севере и на Востоке. Предполагалось покрыть Балтийское и Черное моря судами, нагруженными этой благовонной водой, и миллионы должны были стекаться со всех сторон. В самый разгар культуры этого прелестного растения принцесса довольно внезапно скончалась. Что же касается принца, то его ум мало-помалу так расстроился, что этот человек, казавшийся всегда таким серьезным и рассудительным, и отличавшийся такими рыцарскими манерами, умер, одетый в женское платье по старинной моде, с длинными локонами, ниспадавшими с его лысой головы, и со шлейфом, который несли два пажа в праздничной ливрее».