Владимир Ковтонюк - Разъезд Тюра-Там

— А, кляйне руссише швайн, — говорил немец Юрику. Юрик сидел у него на бедре левой ноги.

Стволом пистолета немец больно прижал Юрику верхнюю губу. Юрик знал, что такое пистолет, потому что видел, как немцы убивали из него людей. Прямо на улице.

Юрик тогда подошел к замерзшему, подернутому морозными узорами, окну. Он знал, что если приложить к стелу большой палец и немножечко подержать его, то протает маленькая дырочка, через которую можно увидеть немецкие машины и танки. Особенно поражала Юрика своей несуразностью машина, у которой впереди были колеса, как у всех машин, а сзади длинные гусеницы. Но на этот раз Юрик увидел «своего» немца, чего-то требовавшего у армянина дяди Ашота. Дядя Ашот Абкарьян продавал до войны хлеб и всегда угощал Юрика маленькой, похожей на птичку, булочкой. Только вместо глазика у этой булочки была сладенькая изюминка. Дядя Ашот отвечал немцу. А потом немец достал пистолет. Немцы носили их на ремне спереди, это наши, русские, носят пистолеты сзади.

Из пистолета выпорхнул огонек, и дядя Ашот упал. Немец сделал шаг к упавшему дяде Ашоту, и из пистолета ещё раз выпорхнул огонёк. И дядя Ашот, который лежал, коротко подпрыгнул. А на снегу появилось черное пятно.

Тут бабушка дала Юрику подзатыльник, отогнала его от окна и сказала, что он ещё мал, чтобы смотреть всякие глупости:

— Их бин шиссен, я хочу тебья стреляйт. Ти маленький, кляйне, воришка брала мой цукер, сахар, айне кусок, один кусочек, — говорил немец, нажимая стволом пистолета ещё сильнее на губу.

От пистолета шел непонятный запах, Юрик запомнил его на всю жизнь. Только через несколько лет, когда Юрий стал возиться с техникой, он понял, что тогда был запах машинного масла.

Юрик не понимал, почему немец требует от него кусочек сахара, у немца и так его много, а Юрик ничего не брал. От несправедливости и боли Юрик заплакал.

Бабушка и дедушка только закончили подбрасывать уголь в печку и теперь стояли подле неё, с ужасом наблюдая за происходящим.

— Херр офицер, мальчишка ничего не брал у вас, отпустите его, — попросил дедушка.

— О! — воскликнул немец так, будто только сейчас заметил дедушку. — Тогда это делаль ти, стари хрен, найн, стари хрыч. Ду бист партизан? Ти партизан, да? Комм! Иди ко мне!

Дедушка подошел ближе и поднял до колена правую штанину.

— Я инвалид, — промолвил он.

Немец взглянул на синюю с черными пятнами голень дедушки и разочарованно констатировал:

— Йя, инвалид. Когда это тебья?

— В Первую мировую, в пятнадцатом году. Может быть, это был ваш отец, херр офицер, — зачем-то добавил дедушка эту фразу.

— Йя, майн фатер билль ин Русланд, — вспомнил, смягчаясь, немец. — Пошёль вон, кляйне швайн.

Немец, подхватив Юрика подмышки, поставил его на пол и дал лёгкого шлепка под зад.

— Больше не бери дойче цукер, немецки сахар, — сказал он. — Дойче фольке, немецки народ не любит воришка.

Тут распахнувшаяся входная дверь впустила понизу клубок холодного воздуха.

— Наконец-то, доченька, вернулась. Слава тебе, Господи, — поблагодарила Бога бабушка и сообщила маме: — Живая, слава тебе, Господи! А Лиду немцы увезли в Германию.

Пятнадцатилетняя Лида была маминой сестрой, а, значит, Юриной тётей. В посёлке было две молоденьких красавицы-подружки. Все их так и звали: Лидка Любова и Лидка Белозубова. Вот и получилось, что Лидку Любову угнали в Германию, а Лидку Белозубову замучили свои же, русские полицаи, за то, что она связалась с «Молодой Гвардией». Краснодон находился недалеко от шахтёрского посёлка, где жил Юрик.

Из разговоров взрослых Юрик знал, что мама, собрав все имевшиеся в доме шторы и тюлевые занавески, уехала «на Дон к казакам», чтобы выменять хоть чего-нибудь из продуктов.

— Выменяла я за все вещи полмешка кукурузы, — рассказывала мама. — Пришла на станцию Лихая и стала узнавать у наших, русских железнодорожников, какой состав пойдет на Свердловку. И тут налетели наши самолёты. Немцы врут, что разбили наших. Столько самолётов я ещё не видела. Я поставила мешок там, где застал налёт, и побежала со станции. Станцию всю разбомбили вместе с немецкими танками, пушками. И самими немцами. Ну, думаю, столько скиталась, и напрасно, пропала моя кукуруза. Вернулась на станцию, всё горит, а мой мешок целёхонький, где оставила, там и стоит!

Для того чтобы перемолоть кукурузное зерно в крупу и муку, дедушка сделал нехитрое приспособление. В доску он вертикально вставил железный штырь квадратного сечения, заострённый в верхней части. В обрезок круглой трубы по периметру вставил куски проволоки и загнул её концы снаружи с обеих сторон трубы. С одной стороны трубы приварил ручку. Труба надевалась на штырь, в неё сверху засыпались зёрна кукурузы, и при вращении трубы за ручку зёрна перемалывались между проволокой, вставленной в трубу, и штырём.

Для того чтоб намолоть кукурузы на кашу и на несколько лепёшек, Юрику целых полдня приходилось, сидя верхом на доске, крутить проклятую ручку. Это было его обязанностью.

Через некоторое время немцы неожиданно исчезли и в посёлок пришли наши. Юрик запомнил того военного, что зашёл к ним, потому что в полумраке комнаты у него ярко сверкал один из передних зубов. Юрик раньше такого не видел, поэтому и запомнил этого человека. Он сообщил, что воевал вместе с Юрикиным папой и что однажды, когда они отступали к Сталинграду, налетели немецкие самолёты и разбомбили их часть, а от Юрикиного папы удалось найти только одну ногу в брезентовом сапоге. То была точно его нога, говорил военный, потому что больше ни у кого таких сапог не было. И Юрик понял, что остался без папы.

Через некоторое время немцы вновь стали наступать, и наши объявили эвакуацию.

Юрик помнил, как его держала бабушка у открытого дверного проёма большого товарного вагона, а он никак не мог начать писать, хотя ему очень хотелось, потому что поезд шёл на большой скорости, внизу, рядом с вагоном, земля уносилась куда-то назад, и Юрику было очень страшно.

Так они попали на Кавказ.

Стремительная горная река, стиснутая вплотную подступившими горами. Если зайти в воду на перекате, то, вынув плоский камень и перевернув его, можно обнаружить ползающих по нему водяных жучков с раздвоенными усиками хвоста. Их можно собрать и, чтобы высвободить руки, засунуть в рот, пока не наберётся нужное количество. Холодная вода ломит ноги, но необходимо потерпеть, если хочешь наловить рыбы. А рыба в этой реке только одной породы — ручьевая форель.

Дедушка из множества звеньев тонкой блестящей стальной проволоки сделал леску, где-то добыл несколько рыболовных крючков, чуть повыше крючка приладил свинцовый грузик. Поплавка на удочке нет, река бурная и постоянно захлёстывает поплавок.