Александр Никонов - Жизнь и удивительные приключения Нурбея Гулиа - профессора механики

Мне не жалко было отпускать Олю — ничего нового или вредоносного Моня с ней сделать не мог бы. Но страх, что бестолковые в сексуальном отношении мои друзья могут «заделать» ребенка, покоя мне не давал. Еще бы — ребенок будет считаться моим, если даже будет рыж, светлоглаз и странноват, как Моня. И я высказал свои опасения Оле.

— Тогда давай разведемся! — просто предложила она.

Меня покоробило ее легкомыслие: то уверяет, что любит больше всех на свете, а то — давай разведемся! Но предложение Оли мне понравилось своей полезностью; тем более, она заявила, что про развод мы никому не скажем. У меня создалось впечатление, что моим друзьям так хотелось поскорее умотать на море, что они на все были готовы.

Моня сопровождал нас в ЗАГС, куда мне просто неудобно было показываться. Там была молодая и красивая начальница ЗАГСа — Марина. Она с такой симпатией отнеслась во время бракосочетания ко мне, что не хотелось огорчать ее разводом. В результате Оля с Моней буквально втащили меня, сопротивляющегося, в приемную к Марине, как раз тогда, когда она выходила из кабинета.

Оля была, естественно, не в свадебном платье, а в разодранном джинсовом костюме и кепчонке. Моня тоже был в своем обычном виде — мятых брюках и ковбойке с брезентовым рюкзаком за спиной. В рюкзаке было все — книги, рукописи, плащ на случай дождя, продукты, которые попадались ему по дороге, и которые без особой очереди можно было купить. Всклокоченные рыжие волосы и безумные глаза гения довершали портрет Мони. Моню часто «брали» на улице и тащили в вытрезвитель, хотя он был «трезв, как стеклышко», или «сухой как лист».

Марина тут же узнала меня и спросила, что нам надо.

— Вот, на развод меня ведут! — пожаловался я.

— Хорошо, заходите ко мне, — огорченно пригласила нас Марина, — а этому что здесь надо? — и она сердито указала на Моню. Тот тут же выскочил за дверь, чуть ни прищемив свой рюкзак.

— Рассказывайте, в чем дело? — предложила Марина, усадив нас перед собой.

Оля стала возмущенно рассказывать, что я целые дни пьянствую и даже…На это «даже» я поднял кверху палец и спросил Олю:

— И мне тоже можно рассказать про твои «даже»?

Оля мотнула головой и продолжала.

— Хорошо, обойдемся без «даже». Он не дает мне свободы действий, не пускает меня… — и она осеклась.

— Куда не пускает? — ехидно переспросила Марина.

— На море с этим рыжим другом! — выпалил я.

Оля укоризненно взглянула на меня.

— Оля, ты же знаешь, что я всегда рублю правду-матку! — испуганно оправдывался я.

— Про матку бы помолчал! — презрительно бросила мне Оля, — а что, я не имею права ехать на море с другом без каких-нибудь грязных намеков? — обратилась она к Марине.

— Эх, а я полагала, что вы — серьезные люди! Особенно вы, Нурбей Владимирович, вы произвели на меня такое солидное впечатление! Все сейчас разводятся, вот и я — начальник ЗАГСа, и представляете — тоже развожусь!

Я посмотрел на красивую, умную, добрую Марину и осторожно, «по-еврейски», спросил:

— И как скоро вы будете свободным человеком?

Мой вопрос взорвал Олю.

— Что, теперь Марине хочешь жизнь испортить? Вы, Марина, не верьте ему

— такой алкаш, такой кобель, а подходит культурно, как Дон Жуан какой-нибудь!

Марина тихо хохотала, закрыв лицо руками. На крики Оли Моня открыл дверь в кабинет и оглядел всех безумным взглядом. Марина захохотала в голос, уже не прикрываясь.

— Все ясно! — констатировала она, — с вами бесполезно говорить о супружеском долге, о браке, о семье; вы живете на каком-то своем облаке, и у вас свои законы! Заходите, — она написала дату на бумаге, — и я вас разведу. Все!

Мы развелись и Оля взяла назад свою девичью фамилию, — ей не нравилось, когда все спрашивали у нее: «А какая у вас нация?».

Развод отмечать на Останкинской башне не стали, ну, а дома выпили втроем прилично. Моню на радостях развезло больше всех и он стал требовать, чтобы сегодня Оля легла с ним. Я не возражал. Но Оля огрела его, как и меня раньше, гегелевской «Феноменологией духа» по голове, отчего Моня мгновенно поумнел и улегся на узкую тахту. Ну, а мы с Олей, по привычке — на наше брачное ложе.

Моня взял отпуск за несколько лет (он все последние годы не брал отпусков, гулял неделю-другую, просто не являясь на работу), и они уезжали на целый квартал — июнь, июль, август! Мне сказали, что будут звонить и рассказывать, где и как они отдыхают.

Я проводил «мою семью» на поезд, отправляющийся с Курского вокзала, мы еще выпили в их двухместном купе (видать, подхалтурили прилично!), и грустный пошел домой. Время было дневное, но я выпил, и делами заниматься не мог. Сижу так дома у телефона, брошенный молодой женой, которая, не стыдясь меня, уехала на море с любовником, и от мыслей этих чуть не плачу.

— Лора? — задумываюсь я, сняв трубку, — нет, там уже все кончено! Галка с Нинкой? — хорошо бы, да воспоминания страшные — охота еще один инсульт заработать? Тамара «маленькая»? — нет после всего, что произошло, мне туда хода нет. А почему именно «маленькая»? Почему не обычная, то есть мамонтовская Тамара Ивановна. Тут даже в Курск ехать не надо!

Звоню во ВНИИторгмаш, с замиранием сердца жду ответа. И вдруг родной, низкий, необычайно красивый и сексуальный голос спрашивает: «Вам кого?».

— Томуля, ты простишь меня? — как можно жалобнее пролепетал я.

— Нолик, Ноличка! (она так иногда меня называла) — радостно прокричал голос на том конце провода, — да нечего нам прощать друг другу! Все хороши — кого не вороши! Где встретимся?

— Давай на Таганке, у входа в театр. Но ты не бойся, я тебя туда не поведу, там поблизости другой театр есть — двух актеров! — ответил я ей загадкой.

Договорились на пять вечера. Я сбегал в магазин, принес чего надо. Прибрал брачное ложе, да и вообще в квартире. Потом уже вспомнил, что этого нельзя делать, пока уехавшие не доберутся до места. А если бы они во Владивосток поехали бы, то что, неделю сидеть в грязи? — разозлился я и решил, что все эти приметы — туфта. Но оказалось, что не совсем.

Стою я у театра на Таганке и размышляю — что за лапшу повесить на уши Тамаре. А потом решил — говорить только правду, ведь я же не профессиональный лгун. Тем более Тамара — свой человек, она все поймет и простит!

И вот из дверей метро выскакивает улыбающаяся Тамара и близорукими глазами в очках ищет меня. Я машу ей рукой, она перебегает дорогу, и мы встречаемся. Целую ее, и ощущаю далекий знакомый запах волос, кожи, вкус губ. Это же все мое, родное! Это ее голос — один из миллионов! Почему же моей женой была не она, а другая?

Странная штука — жизнь: человек предполагает, а Господь располагает! Вот я был законным мужем совершенно другой женщины, а теперь она катит в поезде с моим лучшим другом! Но тут я вспомнил признание «моего лучшего друга» Мони о совращении его Тамарой Ивановной и вернулся на Землю.