Любовь Сирота - Припятский синдром

— Какую санобработку?.. Где?.. Нам никто ничего не говорил, — удивляется Ирина.

— Ну, вот что… Вы сейчас поезжайте в областную больницу… Там вас проверят… И, если надо, пошлют на дезактивацию… А потом — приходите…

— Да вы не переживайте, — вмешалась администратор. — Места мы за вами оставим...

Долгий высокий свежий забор с тыла бани, временно превращенной в пункт дезактивационной обработки эвакуированного населения, охотно распахнул шершавую пасть калитки, принимая новую порцию пострадавших. Стоя в очереди, уже на крыльце, Ирина сокрушается вполголоса:

— Денечка, это же у нас всю одежду заберут, слышал?!. И, наверное, даже новый Аленкин костюм, который тебе тетя Надя дала?.. А что выдадут, неизвестно… Что делать?..

Денис быстро находит выход:

— Мам, а если я спрячу сумку во дворе, вон за той свалкой?..

Ирина колеблется, потом отдает Денису сумку. Но едва он бросается осуществить таинственный замысел, она ловит его за руку:

— Да ладно! Не надо, сынок! Какая разница: заберут там или украдут здесь… Что будет — то и будет! — И, пригнувшись к сыну, заговорщицки подмигивает: — Ничего, прорвемся!..

Их пригласили внутрь бани, где в предбаннике долго замеряют длинными щупами дозиметров люди в черных робах, сетуя на то, что они-де поздно обратились в больницу.

— Вы так говорите, — негодует Ирина, — как будто у нас каждый день атомные станции взрываются!.. Мы и сегодня здесь оказались случайно… Если б не пришлось обратиться в гостиницу, так и не узнали бы, что существуют такие вот процедуры!..

Дозиметрист, измеряющий их в этот момент, подозвал другого:

— Иди, глянь — какой фон…

Тот заглянул в прибор, покачал головой и пробурчал:

— У грудничков еще больше. Те, как губка, вбирают в себя «грязь»…

Последнее слово убедило Ирину в том, что баня — это именно то, что так необходимо им теперь. Рядом в окошечке у нее забрали сумочку с документами и прочими мелочами. Затем провели в следующую комнату, где, под расписку, забрали все вещи. Потом раздели Дениса, описав одежду и сложив ее в мешок с биркой. А его, голенького, проглотила горячая сырость душевой.

Пока раздевали Ирину и других женщин, мальчики уже помылись.

Ирина брезгливо оглядела высокие грязные стены душевой, в которой было множество лишь слегка отгороженных друг от друга кабинок с необходимыми для «дезактивации» грубыми мочалками и небольшими кусочками хозяйственного мыла. Ей вдруг показалось, что сквозь такие бани «прогонялись» когда-то узники концлагерей.

Ах, как не хочется ей мыть свои пышные длинные волосы этим вонючим скользким кусочком! Но ничего не поделаешь. Она быстренько принимает душ и спешит к выходу, чтобы опередить женщин и убедиться, что мальчики уже одеты и вышли.

— Эй! — крикнула она в дверную щель.

В ответ послышался мужской голос:

— Что, уже готовы?..

Из щели просунулась сложенная простыня. Ирина, облегченно вздохнув, обернулась в белое «сари» и, с уже знакомой странной веселостью, выпорхнула в еще одну большую комнату, где за столом у высокой стены сидел человек в белом, что-то записывая в «амбарную книгу». У противоположной стены на длинной скамье дрожали чуть прикрытые куцыми простынями мальчики, ожидая пока мужчины, первыми прошедшие это «чистилище», выберут себе одежду в соседней комнате.

Тут, почти следом за Ириной, из душевой выскочила обнаженная женщина, но Ирина, бросившись спасать целомудрие своего чада, закрыла ее собой и попросила, чтобы, пока мальчики не уйдут, та придержала в душевой остальных женщин.

Затем ее опять стал замерять дозиметрист, одетый теперь уже в белую робу. Человек за столом старательно записывает данные этих замеров в свою «книгу». Вдруг скрипнула дверь шумной «примерочной», и мужской голос спросил ее в спину:

— Сколько там еще женщин?

Ирина, стоя в простыне, с липкими, непромытыми волосами, босая, не ведающая, что ее ждет дальше (хоть бы документы вернули!), неожиданно для себя самой вдруг погрубевшим голосом с вызовом прохрипела:

— Штук восемь!..

Сразу повеселевший дозиметрист, маша над ее головой щупом дозиметра — будто благословляя, — дурашливо бавлячись пропел:

— Ну почему же — штук?!..

Мальчиков позвали в «примерочную», а Ирину пригласили к столу; где человек в белом вручил ей справку о санобработке сына и направление в больницу — оказалось, что ее фон значительно превышал «допустимый». (Теперь-то она знает из чудом уцелевшей справки сына, что его щитовидная железа излучала тогда 50 миллирентген, а печень и голова — по 25…).

— Вам нужно будет на том же автобусе вернуться в больницу, где вас замеряли в первый раз. Там вас и госпитализируют, — бесстрастно отчеканил сидящий за столом.

— Но, простите, я никак не могу сейчас лечь в больницу, — взмолилась она. — Во-первых, я прекрасно себя чувствую. А главное, куда я дену ребенка?!

Ирина нервно вышагивает взад-вперед по комнате, изучая врученные ей бумажки и бормоча при этом: «Ах ты, Господи!.. Этого мне только не хватало…» Нечаянно она спотыкается о прибор неведомого назначения, громоздящийся на полу. Но, не обратив на это внимания, восклицает в сторону стола:

— Понимаете, как назло, никому из знакомых в городе дозвониться не удалось… Нет, в больницу лечь я не могу!..

Тут она с возмущением замечает, что дозиметрист пристально рассматривает ее ноги. Она невольно и сама смотрит туда же. И, потрясенная, видит на правой ноге, от колена до стопы, на всю голень, огромный вздувшийся синяк (гематому). Ничего подобного Ирина никогда не видела. Но самое удивительное, что она совсем не чувствует боли.

Человек за столом, сокрушенно вздохнув, сказал:

— Как хотите… Для окружающих вы уже опасности не представляете… Но в больницу поехать должны!.. Хотя бы для того, чтобы получить необходимые рекомендации… А потом устраивайте сына, на здоровье…

Одетые в уцененные товары, даже без сменной одежды, они только к вечеру оказались в том помещении больницы, откуда их направляли в баню. Здесь, к радости Ирины, уже никому до них не было дела, ибо врач и сестры обмеряли друг друга. У них заканчивался трудовой день. Но рекомендацию эвакуанты все-таки получили, одну-единственную:

— Пейте йод, — сказал им дежурный врач, — сколько сможете… Капайте в воду, сок, чай… Только не в молоко…

Уже поздним вечером спускаются они в метро на площади Октябрьской революции.

— Только бы не встретить никого из знакомых теперь! — тихо бормочет Ирина то ли Денису, то ли заклинает кого-то.

Боже мой! Еще утром она мечтала об этом. Но сейчас — в жалких одеждах, с непромытыми волосами — ни за что! И в этот миг они почти сталкиваются в метро с их давним знакомым — молодым киевским поэтом и художником Сережей.