Василий Лавриненков - Возвращение в небо

Мог ли я думать, что такие навыки пригодятся в самую тяжелую минуту жизни? Вот почему прыжок не пугал меня.

А как будет с Виктором? Он сидит напротив. Прыгать надо только вдвоем! Вот бы пересадить Виктора к себе. И сделать это так, чтобы не вызвать ни малейших подозрений. Что предпринять? Нас двое, а их шестеро. Надо продемонстрировать гитлеровцам нашу абсолютную благонадежность.

Поезд подходил к большой станции. Наши попутчики приготовились выйти на перрон. Как только поезд остановился, я вскочил, вытянулся по стойке "смирно" и ловким движением открыл дверь купе.

Один из гитлеровцев, седой унтер, с первых минут проявлявший к нам явно доброжелательное внимание, удовлетворенно похлопал меня по плечу.

- Гут, гут, рус офицер!

Я с готовностью закивал, с досадой думая о том, как туго открывается замок двери.

Когда немцы возвратились, я снова услужливо распахнул дверь купе.

Видимо, унтерам явно импонировала моя учтивость.

- Мы, немцы, ценим мужество, - сказал по-русски седой. - Вас везут в Берлин потому, что вы герой. Но вы к тому же еще и культурный человек. У вас хорошие манеры. Разве в России учат хорошим манерам?

- Что же здесь удивительного! Мы строим самое культурное общество в мире.

- Строили, - поправил седой. - Мы разрушим ваше общество...

- А Курская битва?

- Это временная неудача. Вермахт имеет новое оружие. Оно все решит в нашу пользу.

- Исход войны решает не оружие, а люди.

- Чепуха! Русским помогла зима!

- Нет, господин офицер! Мороз не щадит ни русских, ни немцев...

Так, слово за слово, сложился далеко не простой разговор. Я с трудом сдерживался, чтобы не наговорить дерзостей.

А поезд снова замедлил ход, мы подъехали к станции Мироновка. Я опять открыл дверь купе перед гитлеровцами. Это, видимо, окончательно подкупило наших попутчиков. Принявшись за еду, они угостили и нас хлебом, салом, колбасой, минеральной водой.

Я осмелел до того, что рискнул попросить у седого закурить. Он протянул мне сигарету...

На следующей остановке (это была Белая Церковь) я позволил себе сидя открыть дверь перед гитлеровцами. Никто не обратил на это внимания. Я ликовал! Ведь перед прыжком мне скорее всего придется открывать дверь именно в таком положении.

Так начался новый этап "тренировки".

На этот раз седой, раздобрившись, попросил охранников, чтобы и нас выпустили проветриться. Те согласились. Мы с Виктором получили возможность не только подышать чистым воздухом, но и перекинуться словом.

- Постарайся пересесть ко мне, - сумел я шепнуть ему.

Когда мы снова зашли в купе, я невзначай усадил Виктора рядом с собой. Охранники - ни слова.

У нас от радостного волнения перехватило дыхание: мы вместе и рядом с дверью, и только она отделяла нас от желанной свободы.

Простая вагонная дверь, а за ней - совсем иной мир. Поворот ручки - и мы вырвемся из этого ада! Пускай вначале мы попадем на территорию, оккупированную врагом. Но ведь там есть и свои, советские люди. Они не дадут пропасть.

Всего один поворот ручки... Той самой ручки, которую я наловчился легко и безошибочно открывать...

Возвращение в небо

Мы едем уже часов десять кряду. Поглощенный своими планами, я не заметил, как пролетело время и начало темнеть. Гитлеровцы изрядно устали, их интерес к пленный летчикам иссяк, они приумолкли, начали дремать.

Один из охранников достал плошку, зажег ее. Свет был слабый - это нам тоже на руку...

Толкнув Виктора, я нарочито громко сказал:

- Давай спать, я чертовски устал...

Карюкин придвинулся вплотную, положил голову мне на плечо, правой рукой взялся за мой ремень.

О том, что мы уснули, свидетельствовали искусное похрапывание Карюкина и моя поза мирно спящего человека. Локтем правой руки я уперся в колено, а ладонью прикрыл правый глаз, оставив между пальцев чуть заметную щелку. Через эту щелку я наблюдал за офицерами и охранниками.

Вот гитлеровцы, встряхнувшись от дремоты, о чем-то заговорили, часто повторяя слово "Фастов".

Значит, близко Фастов! Это заставило учащенно биться сердце: от Фастова не так уж далеко до границы. В нашем распоряжении только одна ночь.

Поговорив, гитлеровцы снова задремали. Охранники и не думали о сне. Один из них потянулся к верхней полке, стащил набитый снедью здоровенный чемодан, сел, положил его на колени себе и своему напарнику.

У меня учащенно забилось сердце. Это чувствует Виктор. Он еще плотнее прижимается ко мне. Мы оба прислушиваемся к перестуку колес - поезд замедляет ход.

Снова смотрю на охранников. Один из них поднимает широкую крышку чемодана, она почти закрывает обоих.

Вот он, наш час!

Левой рукой я резко опрокинул чемодан на охранников, а правой безошибочным движением быстро повернул ручку двери.

Свежий ветер ударил в лицо. Ветер свободы!

Оттолкнувшись, рванулся вперед, увлекая за собой Виктора, который не выпускал из рук мой ремень. Так вдвоем, будто скованные, мы врезались в кучу песка, потом, кувыркаясь, покатились под откос.

Вагонные колеса продолжали свой мерный перестук. До нас донеслись встревоженные голоса. Прогремели выстрелы...

Скатившись под откос, мы тут же встали на ноги. Для меня прыжок прошел благополучно. У Виктора болела рука - он, наверное, вывихнул ее. Несколько раз крепко дернул его за руку. Карюкин вскрикнул от боли, и мы, не сговариваясь, помчались прочь от железнодорожной насыпи.

Шел теплый дождь. Бежать по мокрой земле было трудно. Минутная передышка и снова вперед. Дальше, дальше... Мы знали, что бежим на восток, к Днепру... Густая тьма надежно скрыла нас.

На мгновение представил самодовольную физиономию седого гитлеровца: "хорошие манеры"! Теперь-то он, наверное, понял, чего стоили мне "хорошие манеры"!

Мы бежали всю ночь.

Где-то перед рассветом дождь прекратился. Дышать стало легче. Но Виктор то и дело отставал. Я дожидался его, подбадривал, и мы снова мчались прочь от железной дороги.

Остановились на рассвете. Увидели стог сена и направились к нему. Только присели - Виктор тут же заснул. Я растормошил друга, мы вместе сделали в стоге нишу. Забираясь в нее, я увидел восходящее солнце.

Здравствуй, солнце свободы!..

Спали мы ровно сутки.

Когда я вылез из ниши, солнце снова всходило. Оно щедро дарило земле теплые лучи. А вместе с солнечными лучами в наши сердца вливалась уверенность, что все будет хорошо.

Обросшие, грязные, оборванные, мы посмотрели друг на друга и впервые за много дней весело рассмеялись. К Виктору вернулось присущее ему чувство юмора.

- Ты случайно не прихватил у фрицев бритвенный прибор? - вдруг спросил он. - Нам обоим очень пригодилась бы сейчас бритва...

В годы войны у летчиков существовало неписаное правило: потеряв во время воздушного боя ориентировку, бери курс 90 градусов на восток и придешь к своим. Мы с Карюкиным очутились именно в таком положении, когда надо было действовать в строгом соответствии с этим правилом. Курс нашего движения указывало солнце. Недаром оно так приветливо встретило нас!