Виктор Гофман - Любовь к далекой: поэзия, проза, письма, воспоминания

Как будто бы тихие звоны
Звучали там прежде. Замолкли теперь.
Какая-то тайна затона,
Которой – не верь.

Затона, где стебли оторванных лилий
Тоскуют о тихой луне.
В безумьи бессилий
На призрачном дне.

– О, как мы давно не видались.
Тогда было лето. Ты рвал васильки.
Скажи, почему мы расстались
И вот — далеки?

– Не знаю. Не знаю. Все это так больно.
Тогда было лето. Его уже нет.
Но счастья былого душе недовольно,
И радости прошлой мучителен след.

– Ты думаешь, счастье возможно?
Но больше ведь нет васильков.
И кто-то вздыхает тревожно
В безмолвии поздних часов.

Я явственно слышу как кто-то тоскуя
Вздыхает, окутанный тьмой,
Когда одиноко к себе прихожу я
В часы полуночи домой.

– О, бедная пленница тусклых кошмаров,
Облекшихся в позднюю тьму.
Средь этих асфальтов и этих бульваров
Так тягостно быть одному.

Я верю, мы встретились здесь неслучайно,
Нам вместе назначено быть.
Так будем же счастливы тихо и тайно,
Раз счастье опасно открыть…

Безжизненный сумрак. Глядящие тени.
Не видно лица.
Какие-то стены тяжелых строений,
Куда-то идем без конца.

Все стены и стены толпой беспощадной, —
Я их уже видел когда-то во сне,—
И свет фонарей, умирающий чадно,
Прикованный к черной стене.

Глухой переулок. И мгла подворотни.
Зловеще-зияющий вход.
О, если бы можно нам быть беззаботней
Пред черною мглою ворот!

Тревожно глядим мы. Друг друга не знаем.
И души боятся вступить в разговор.
Скрипучая дверь. Отворяем.
Угрюмая лестница. Грязный ковер.

И вдруг — виноватая нежность во взоре.
Идем вдоль ковра.
Глухие шаги в коридоре,
Кругом номера.

Вот кто-то вздыхает тревожно.
Рыдает визгливый засов.

Ужели ты думаешь, счастье возможно,
Ведь больше уж нет васильков!

Когда расстанусь я с тобою,
Чрез много лет прочтешь вновь это ты;
И грудь твоя наполнится тоскою,
И вспомнишь детство ты былое,
И пылкой юности мечты.

И вспомнишь любящего брата,
Который, может быть, в стране чужой
Грустит о том, что он имел когда-то,
Чему теперь уж нет возврата,
Грустит о юности былой.

И вспомнишь ты счастливые те годы,
Когда беспечно дни для нас текли,
Когда не знали мы еще невзгоды,
Ни жизни бурь и непогоды,
А верили лишь в счастье впереди.

Ты молода, неопытной душою
Ты веришь в счастье и добро;
Ты не обманута еще судьбою.
На сердце у тебя так ясно и светло.
Жизнь кажется тебе заманчивой, прекрасной,
Раскрыт перед тобой ее широкий путь;
И призрак счастия, далекий и неясный
Волнует молодую грудь.
Но скрыта темной пеленою
Вся будущность от нас; не знаешь ты,
Что предназначено тебе судьбою
Перетерпеть, перенести.
Что ждет тебя? Желаний — исполненье?
Дней ясных и счастливых нить?
Далеко от нужд, от горя и мученья
Жизнь в счастье суждено тебе прожить?
Или, быть может, счастье помрачится?
Горе, страданье узнаешь ты,
Тогда я буду за тебя молиться,
Просить пощады у судьбы.
Но верь мне, всей моей душою
Тебе добра желаю я,
Да будет счастие с тобою,
Да Бог благословит тебя.

Изнуренный житейской заботой,
Весь разбитый, усталый, больной,
Над бесплодной томяся работой,
Оклеветанный злою молвой,
Потерял я охоту трудиться,
И бороться, и жить, и терпеть…
И хотелось бы только забыться
И от мира бы вдаль улететь.
И берусь за страничку поэта
И, забыв о страданьях людских,
Далеко от заботы и гнета
Уношуся в мечтах золотых.
В этих дивных строках подкрепленье
Нахожу постоянно в себе.
В них свои проверяю стремленья,
В них я черпаю силы к борьбе,
А потом я сажуся к роялю,
Властно звуки несутся волной,
Звуки полные тихой печали,
Мне надеждой звучат молодой,
И волшебные, дивные грезы
Над моею витают душой;
На глазах блещут теплые слезы
А на сердце и мир и покой…
С новой силою, с новой охотой
И с надеждой в усталой груди
Принимаюсь я вновь за работу,
И борьба не страшна впереди.

На берегу морском высоком,
На живописных склонах скал,
Один, задумавшись глубоко,
Безмолвно грустный я стоял.
Высоко поднимались волны,
Волна катилась за волной,
И дум и восхищений полный,
Стоял над бездной я морской.
И в созерцанье погруженный,
Я думал о страстях людских,
О мире думал, о вселенной
И о вопросах мировых;
О Боге думал, о природе,
О цели вечной бытия,
О счастье, славе и свободе,
О зле и благе думал я.
Зачем же люди здесь страдают,
Воюют за клочок земной?
Зачем друг друга убивают
С такою злобой и враждой?
Чего хотят, к чему стремятся?
Зачем бесцельная вражда?
Ужели жизнью наслаждаться
Нельзя без крови и вреда?
Я думал о людских страданьях,
Я думал о Творце людей…
И о начале мирозданья,
И о причине всех скорбей…
Вопросы эти волновали
Так сильно мой усталый ум…
Внизу же волны рокотали,
И слышался прибоя шум.

Нет, шаловливою гвоздикой
Я не решаюсь вас назвать,
Ведь, право, было б слишком дико
Вам шаловливость приписать.
Для повилики слишком полны,
Для георгина ж вы худа:
В нем красок пламенные волны,
Которых нет в вас и следа.

На колокольчик миловидный,
Как мне ни стыдно, не решусь:
Вдруг вам покажется обидно,
А я обидеть вас боюсь.

Левкой, цветок весьма приятный,
Да репутация плоха:
Он дышит негой ароматной
Самовлюбленного греха.

«Однако ж трудная дилемма!..»

Однако ж трудная дилемма!
Я как потерянный хожу –
Ни с резедой, ни с хризантемой
Я сходства в вас не нахожу.

Мимоза?! Это поэтично!
Но затруднение здесь в том:
Она у нас так необычна,
Что с нею плохо я знаком.

Ах, расцветающею розой
Хотел бы вас прославить я,
Но что-то стало пахнуть прозой
От роз, луны и соловья.

Уж столько было инцидентов,
Где фигурирует она,
Что по уставу декадентов
Она теперь воспрещена.

Назвать вас лотосом не смею:
Он любит полночь и порок.
Итак, осталась орхидея,
Индийско-сказочный цветок.