Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

Прибыли двое односельчан, которым пришлось рассказать всё сначала. Я видел, что моя история не вызвала у них большого доверия. Меня увели за село и, когда никого не было вокруг, повели дальше, наложив повязку на глаза. Через короткое время по звукам я понял, что меня переняли другие люди и опять повели меня дальше.

Шли мы часа два. Я слышал окрик часового и перешёптывание моих провожатых с ним, голоса нескольких людей, и почувствовал, как меня бесцеремонно пихнули в землянку, закрыв дверь на засов. Я снял повязку, но увидеть что-либо было невозможно, исключая слабый свет в щёлке двери.

Когда уже совсем стало темно, меня перевели в другую землянку, где за столиком с керосиновой лампой сидел в полутени одетый в ватник человек лет пятидесяти. Без всякого предисловия, после короткой паузы мне был задан вопрос: «Что тебе надо?» Чувствуя, что дело может кончиться плохо для меня, в сжатых фразах рассказав всю мою историю, я попросил остаться у них или в другом отряде, так как до фронта было далековато.

Ответив ещё на несколько вопросов, что я делаю у немцев, почему мне дали увольнительную, говорю ли я по-немецки, есть ли у меня родственники и т. п., я был доставлен назад в прежнюю землянку, там получил что-то вроде свечки и миску с едой. Я не задавал вопросов, со мной тоже не говорили, но дали закурить махорки, и, забрав свечу и миску, задвинули дверь на засов опять. Помню, как принесли ещё воды и выпустили оправиться, когда было совсем уже темно.

Следующий день я провёл в землянке, мне принесли ведро для природных нужд, но наружу не выводили. После полудня я встретился с тем, кто опрашивал меня вчера. Он предложил мне сесть на ящик, на котором был хлеб, кружка с водой и миска с чем-то горячим и жареным. Пока я ел, мне было сказано, что если я хочу помочь в борьбе против фашистов, то будет лучше, если я пойду назад в свою рабочую команду и буду ждать приказа от «Старшого». Как и где это случится я, мол, узнаю потом. Пожав мне руку, человек в ватнике передал меня двум другим, и после длинной прогулки с повязкой на глазах, меня передали молодой девушке, которая привела меня назад к бабушке.

Пришли мы к старушке не одни, а в сопровождении двух немецких патрульных, встретивших нас у села. Заметив нас, они подошли ближе и, увидев при свете фонарика мою не совсем уставную форму, начали проверять меня. У меня было разрешение на три дня отпуска, подписанное самим гауптманом из штаба немецкой армии, а девушку, местную жительницу, они даже знали по лицу. Не подозревая ничего плохого, они всё же не могли удержаться от покровительственного: «Фик-фик им вальд гут, руски?» Они проводили нас до хаты бабушки, а затем, оставив меня, проводили девушку до её дома.

Надо сознаться, что те десять-пятнадцать минут мне хотелось бы продлить на многие часы. Увидев патрульных, моя сопровождающая, не потеряв присутствия духа, шепнула мне: «Обними меня!», а сама прижалась ко мне всей молодой гибкой фигурой и не отпускала меня от себя до самого порога. Несмотря на немцев, на её толстую куртку и на вопросы патруля, меня охватило чувство, какое я не испытывал во всё время плена. Выспавшись, помывшись и покушав рано утром, я без помех добрался до лагеря и всю следующую ночь, переворачиваясь с боку на бок, опять переживал всё, что произошло.

Первые дни я ожидал вести от «Старшого» поминутно, но проходили дни и недели, и я почти забыл о случившемся. Наш зондерфюрер сказал мне, что герр гауптман остался очень довольным, что я вернулся без опоздания (подразумевая, что я не сбежал) и приказал перевести меня на лучшую работу. Я получил «должность» помощника машиниста на дизельной установке, поставлявшей электричество в здание штаба 18-й армии.

Огромный дизель и такой же величины генератор занимали зал площадью примерно в 250 кв.м.

Надо было наполнять масленки, вытирать разбрызганное масло и следить за стрелками-указателями напряжения и силы тока. Раз в сутки пополнялся бак с горючим. Работа была не тяжёлая и даже не очень уж грязная, сидеть бы, да «ждать у моря погоды».

Но нет, продержаться мне долго здесь не пришлось. Кроме меня в более «почётной» должности работал здесь и гражданский местный машинист, бывший на этой должности ещё до войны. Два ефрейтора и уже не очень молодой обер-ефрейтор составляли команду, охранявшую и отвечавшую за эту электростанцию, снабжающую весь штабной узел 18-й армии. Узнав, что я сносно говорю по-немецки и являюсь выходцем из Ленинграда, находившегося тогда в блокаде, они засыпали меня вопросами о красоте города, его истории и т. п. Однажды, с болью в сердце отвечая на вопрос о Зимнем дворце, что или кого представляют фигуры Растрелли на его крыше, я, к моему стыду, ответить на этот вопрос не мог. «Ну, ничего, — сказал один из молодых ефрейторов, — мы скоро будем в Ленинграде и сами на них посмотрим».

От его сарказма меня просто затрясло и, с ненавистью в голосе и взгляде, я предупредил их, что если им и удастся на короткое время и случайно подойти к Дворцу так близко, эти фигуры будут прыгать на их головы и рассмотреть их не удастся. После этой вспышки я вышел на порог и стал поджидать конвой, который вел лесорубов из леса домой.

Только на следующее утро мой коллега, гражданский механик, рассказал мне, как старый обер-ефрейтор сумел уговорить двух горячих молодых патриотов не жаловаться на меня начальству. В общем, мне очень и очень повезло. Оба ефрейтора даже не смотрели мне в глаза, и на следующий день меня перевели на другую работу.

В подвальном помещении здания бывшего санатория, теперь штаба немецкой армии, помещался паровой котёл, снабжавший здание паром для отопления, горячей водой и служивший также мусоросжигателем из-за своего огромного горна. Сюда заходили иногда часовые после смены вахты в зимнее время, чтобы разогреть свои закоченевшие конечности, но обычно это пекло было пустым, исключая пожилого кочегара, по его словам, родившегося у этого горна. Туда забрасывались поленья длиной в метр, а то и длиннее. Эта работа становилась не под силу вымотавшемуся на ней кочегару. Вот здесь-то я и пригодился со своими свежими мускулами.

Работа была тяжёлой. Почти постоянно надо было загружать горн поленьями и их всё время шуровать. Свежеспиленные, горели они плохо. К тому же, жар, исходивший из открытого горна, обжигал брови, и наши лица выглядели, как у туристов, обгоревших на пляже в жаркий летний день. Не удивительно, что приходившие в наше помещение немцы всегда отдавали нам принесённые ими корзины с бумажными отходами для сжигания. В особенности было много возни с нескончаемыми километрами лент аппаратов Морзе. Они путались, разлетались перед горном, их надо было подбирать и забрасывать в горн опять. За эту работу мы часто получали или сигарету, или часть пайка от унтер-офицеров, благодарных за то, что им не надо лезть в это пекло. Эти подачки, хотя и были унизительными в какой-то мере, были также и необходимы для поддержания наших сил, так что мы старались не за страх, а за хлеб, совершенно не думая о содержимом этих корзин.