Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

Однажды, захватывая очередную охапку ленты, я почувствовал в моей руке что-то вроде пистолета. Что делать!? Бросать в огонь или сохранить для будущего? Но как? Немец не спускает глаз! Я спокойно передал маленький пистолет принесшему корзину и этим заслужил не только несколько сигарет, но и большее доверие в будущем, что очень пригодилось потом, тем более что моя находка оказалась пистолетом, очень ловко превращённым кем-то в зажигалку.

От санатория вели две дороги; одна шла в село, а другая в лес. По лесной каждое утро вели пленных на лесозаготовку. Проходить надо было между двух землянок-срубов с крышей-насыпью. В одной был склад картофеля, другая была пустой, но в ней был пол, стёсанный из брёвен, стоял столик и две скамьи. Там мы оставляли топоры, пилы и всякую утварь, нужную в лесу, дабы не таскать все это туда и назад в лагерь. В один, кажется, июньский летний день, лесная команда получила приказ нести всё домой, в лагерь. На крыше землянки плотники прорезывали то ли окно, то ли отдушину. Была вставлена дверь, у стены поставили кровать. Пошли слухи, что какой-то пленный генерал будет жить в этом срубе. И действительно, когда мне приказали принести дров и, натопив стоявшую там печь докрасна, высушить это помещение, сопровождавший меня немец, приложив палец к губам, сказал мне что, «очень высокий генерал», военнопленный, будет размещён в этой землянке.

На следующий день мой коллега-кочегар вёл себя как-то беспокойно. Он расспрашивал меня, как я отношусь к немцам, думаю ли убежать к своим при случае и т. п. Потом, как-то внезапно и важно, он спросил меня, помню ли я приказ «Старшого» — ждать его приказаний. Я чуть не присел, не ожидая от старика, всегда угождавшего немцам, такого вопроса. Не дожидаясь моего «да» или «нет», он вручил мне скатанную в трубочку записку, сказав в тоне приказа, что её надо доставить в землянку так, чтобы она попалась на глаза пленного — генерала Власова.

Меня трясло, как заговорщика, когда пополудни, увидев пленного, выходившего в сопровождении двух конвоиров из штаба после допроса, я схватил приготовленную охапку дров и побежал к землянке. Дверь была на замке, и я, переступая с ноги на ногу, поджидал конвоиров и очень высокого сухощавого человека, шедшего между ними.

Расстояние в 50 метров казалось мне целым километром, так медленно шло время. Как сделать чтобы «он» нашёл записку, втиснутую в специально для этого сделанную трещину в полене, запрятанном в середине связки? Подойдя к землянке, и увидев меня с вязанкой дров на плечах, конвоиры приказали мне оставить дрова у порога и мгновенно пропасть самому. Они меня хорошо знали, но, наверное, был приказ не допускать контакты пленного с посторонними. Я все же рискнул. Обращаясь к конвоирам лицом и глазами, скороговоркой и по-русски, я выдавил из себя что-то вроде: «Не сожгите записку в одном из поленьев». «Was?! Was?!», — заорали на меня оба конвоира, и я тут же, как бы перепутав языки, объяснил по-немецки, что я не уверен, не длинны ли чересчур дрова для этой печурки. «Schon gut, schon gut! Los! Raus!» (Вполне хороши! Пошёл вон!). Повторять команду не было нужды, я просто «растворился» в воздухе.

Прочёл ли генерал эту записку, и что в ней было — я не знаю. Мой приятель-кочегар сказал мне, что он тоже не знает её содержания, и что ему её вручили ему в селе перед приходом на работу. (По ночам кочегарили немцы, только лишь поддерживая огонь в печи).

Сделав открытие, что мой напарник по работе находится в связи с партизанами и знает о моей попытке присоединиться к ним, я позволил себе быть более откровенным с ним. Мы говорили о многом, даже обсуждали, как взорвать котёл отопления, но решили, что этим мы немцев не победим, а только навлечём подозрение на местное население, и кары обрушатся на вовсе не виновных, подозреваемых в саботаже. «Старшого» мой кочегар не знал, всё делалось по длинной цепочке, каждое звено которой отвечало только за свой участок. Одно было ясно, — советская разведка предпочитала извлекать нужные сведения из штаба немецкой армии без лишнего шума.

Здание санатория окружал сосновый лес, за которым следили, как за парком. Эти сосны образовывали прекрасный камуфляж для целого ряда домиков-дач, в которых жили врачи до войны, а теперь в них располагались штабные офицеры. Гражданская прислуга, подобранная в селе, обслуживала эти домики. Из обслуги на себя обращала внимание одна молодая, грудастая, красивая, всегда улыбающаяся женщина. Она заведовала не только дачей коменданта, но и ещё несколькими домиками, где жили «большие шишки» командного состава. С нами, военнопленными, она почти не разговаривала, как бы презирала. Всегда хорошо одетая и стройная, она так бессовестно кокетничала с офицерами, что мы прозвали её «немецкая блядь». Свидетелей очевидцев по этому поводу у нас не было, доказательств, подтверждающих эту теорию, мы не имели. Мне кажется, это была просто человеческая ревность к красивой женщине, казавшейся так недоступной для нас. На мои вопросы о ней мой друг-кочегар предпочитал отвечать уклончиво, сказав только, что она не так плоха, как мы это воображаем. Я познакомился с этой красавицей и узнал её поближе вскоре после эпизода с запиской для генерала Власова. Произошло это по воле того же «Старшого».

Подходили первые дни осени 1942-го года. Пленный генерал исчез незаметно. Домики-дачи с комсоставом уже отапливались по вечерам. Пришёл приказ в кочегарку обеспечивать каждый домик по одной вязанке мелко нарубленных дров в день. Переглянувшись с усталым напарником, я взял эту новую нагрузку на себя. За два часа до конца рабочего времени начиналась разноска уже мелко наколотых и специально напиленных для этой цели лесной командой дров. У крыльца каждой дачи меня встречала наша «лагерная зависть», она с милой улыбкой, без какого-либо презрения или превосходства, показывала мне, где надо сложить вязанку. У меня кружилась голова, когда из-за моей неуклюжести я находился чересчур близко к её дышавшей здоровьем, обаянием и притягивающей силы фигуре.

Через несколько дней Мария, так звали её, поманила меня войти в дачу, в которой немцами был сложен настоящий камин с ячейками по обеим сторонам для дров. Сняв вязанку с плеча, я, было, начал складывать дрова и вдруг почувствовал, как Мария, присев рядом со мной, коснулась меня плечом. «Что ей, немцев не хватает?» — промелькнуло в моей закружившейся голове. Я взглянул на девицу, но вместо обещающего ласку взгляда, встретился со стальными глазами знающей своё дело женщины:

— Помнишь «Старшого»? Да? Теперь слушай!

Чёткими выражениями, не теряя ни секунды, она пояснила мне, что от меня требуется. Она добавила, что бояться кочегара не надо, так как он «свой», но если попадусь с поличным — должен или проглотить язык, или сказать, что меняю свою добычу на курево у немца, которого встречаю по дороге домой, в лагерь. Надо сказать, что к этому времени мне уже доверяли приходить и уходить без конвоя, так как наша работа заканчивалась позднее, чем у проходящей домой лесной команды.