Сигизмунд Дичбалис - Зигзаги судьбы

Туземный воин в боевом парадном уборе

Когда дошло до обмена визитными карточками, стоял я опять как дурак — у меня визиток не было. Меня знала каждая собака в Новой Гвинее и такие формальности, как обмен визитками, были там не нужны.

Через полчаса я уже сидел на полу в моей комнате отеля. Приближался тот роковой час купания, о котором я уже рассказал…

После продолжительного пребывания в Новой Гвинее, где женщины-туземки были шоколадного цвета, мои глаза разбегались по сторонам, стараясь не пропустить ни одну молоденькую японоч-ку в их цветных кимоно, с малюсенькими ножками и чёрными волосами, убранными в фантастические причёски. Ну, просто ангелочки в беловатых масках косметики. Что было за этим гримом, сказать я ещё не мог (не было опыта, кроме как в бане), но в моем представлении, создавшимся за пару дней в Токио, они были как бы произведениями нежного фарфорового искусства. Как жаль, что в один прекрасный день, гуляя с моим приятелем-японцем, нам нужно было зайти туда, куда иногда нужно заходить всем нам. Мой японец смело зашёл в огромную дверь здания с фасадами на две улицы. Внутри всё блестело, стены были исписаны золотыми драконами и сценами из древней истории Японии. На полу можно было видеть отражение всего этого великолепия (плюс свою собственную рожу).

Мы зашли в длинный зал, что-то вроде широкого коридора, по сторонам которого сидело над мраморными отверстиями в полу около сотни японок в цветастых одеждах и самых разных возрастов. Все они были заняты тем же самым делом, которое было и у нас на уме. Сперва, не разобравшись, я разглядывал эти сидящие на корточках фигурки, но видел мало — их кимоно были закинуты на головы или заброшены за специально сделанную для этого мраморную перегородку сзади. Сбоку перегородки тоже были, но не выше полуметра. Знакомые могли найти друг друга очень просто. Следуя в ужасе за моим приятелем, прошёл я вдоль половины этого коридора и (о счастье!) в тех же самых позах, занятые тем же самым делом сидели, видимые как на ладони, люди, но только уже мужчины. Какой-либо перегородки между мужчинами и женщинами не было, разделение коридора на мужскую и женскую зоны было чисто условным, в случае необходимости «он» мог присесть на «её» стороне или «она» на «его».

Вот тут-то и поблек мой «фарфоровый образ» японских девушек, они стали теперь не ангелочками, а просто нормальными созданиями природы.

Были и другие незнакомые мне традиции Японии, вводившие меня в изумление. На фабрике я «вкалывал» по восемь часов в день, стараясь запомнить каждый винтик и пружинку в фотоаппаратах, я разбирал и собирал их по десять раз, набираясь опыта для обслуживания моих клиентов в Новой Гвинее. Мне приносили на обед несколько мисочек со всякими яствами — сырую рыбу, мясо, с которого ещё капала кровь, и овощи, о которых я не имел представления. Всё это было изготовлено столовой при фабрике, красиво упаковано, подавалось на подносе с салфеточками и палочками для еды, но без инструкций, что и как надо есть сначала и что потом. Надо сказать, что я работал в отдельной комнатке, и никто не мог видеть моих затруднений в попытках разобраться в том, что лежит в мисочках. Потом, конечно, мне объяснили, что и как, и я с тех пор просто предпочитаю японскую еду любой другой. Так прошли мои шесть недель в Японии. Были и другие, более пикантные эпизоды, но о них — лучше не стоит!

Ещё до поездки в Токио и во время пребывания там я испытывал боли в левой стороне талии. По возвращении домой в Новую Гвинею боли усилились и становились иногда просто невыносимыми. Надо сказать, что медицинское обслуживание в Новой Гвинее в те времена было довольно примитивным — отсутствовали высококлассные специалисты и аппаратура по последнему слову техники. Поэтому, несмотря на все попытки найти причину болей, включая двадцать одну рентгенограмму, врачи пришли к выводу: «пациент здоров и только воображает себя больным с целью получить уколы морфия».

Такой вывод пришёлся мне не по душе, и я написал длинное письмо моему немецкому другу, врачу Эрнсту Штреземану. Это был тот самый Штреземан, с которым мы воровали кофе у американцев. Ответ пришёл телеграммой: «Прилетай немедленно в Берлин!»

Вызвав из Австралии знакомого человека, я поручил ему управление своим предприятием, отослал Труду и четырёхлетнего сына к друзьям в Австралию и вылетел в Берлин. Австралийский паспорт помог мне перемахнуть через пропускные пункты Берлина. На вопрос таможенника, что у меня в огромном алюминиевом чемодане, перевязанном верёвками, я беззаботно ответил: «Ничего, только личные вещи». (А в этом чемодане было что-то вроде бесценной коллекции ново-гвинейских масок, фигурок и несколько кокосовых орехов). И вот я попал в объятия моего верного друга.

На следующий день меня уже положили в центральный госпиталь, и один из знаменитых врачей Германии (друг семьи Штреземана) начал искать причину моей болезни. Увы, она была весьма прозаична — огромный, величиной с советский рубль, камень в левой почке. Через три дня он уже лежал в стеклянной баночке, в спирте, и бесконечные посетители (студенты и врачи) приходили навестить меня и посмотреть на этот «булыжник». Так он был необыкновенен. Потом его забрали в музей госпиталя. Сам же я лежал плашмя со стальным катетером и резиновыми трубочками, висящими со всех сторон моей койки. Дело в том, что этот камень, выглядевший как кусок коралла, так поцарапал мою почку, что её уже хотели удалить. Только вмешательство Штреземана и его друга-врача помогли её сохранить. Ценой этому была сложная двухчасовая операция, которая, конечно, могла иметь плачевные последствия. И это чуть было не случилось.

После нескольких дней, проведённых мной в реанимационной палате, откуда каждый день вывозили бедняг, не перенесших операционных осложнений, меня перевели в общую палату, а потом, по настоянию Эрнста, и в отдельную палату.

Как ни странно, хоть я и был больным, но не потерял способности реагировать на женскую красоту. Когда очень миловидная сестра массажировала меня для улучшения кровообращения своими нежными руками, то воткнутый в меня катетер сводил меня с ума. И я упросил сестру вынуть из меня эту стальную трубку, избавив меня тем самым от ненужного раздражителя.

На следующий день я почувствовал себя как-то не по себе. Вечером пришел Эрнст. Первым делом он проверил мой температурный график. Налицо было повышение температуры. Измерив температуру ещё раз, он забил тревогу. Меня отвезли в операционный зал, вскрыли швы и начали очищать почку от накопившейся там гадости. Без катетера началось заражение. Опять я лежал в реанимации, и мой организм боролся за жизнь. Я выжил, снял комнату в Берлине и остался там для поправки на несколько месяцев…