Андрей Шляхов - Распутин. Три демона последнего святого

Столыпин оказался настолько неосмотрительным и самонадеянным, что в ответ на просьбу забыть об отставке рискнул ставить императору условия: роспуск на три дня Совета и Думы, принятие Положения о земствах на основании статьи 87 Основных законов, удаление Дурново и Трепова из Петербурга хотя бы до конца года.

У Николая II не было другого выхода, как принять все эти условия. Столыпину казалось, что он одержал очередную победу, но на самом деле это было началом его конца. Слабовольный император мог сделать вид, что прощает единичное насилие над своей волей, но систематического давления простить не мог. Амбиции у Николая II были те еще…

Новые нападки на Григория Распутина только усугубили неприязнь императора к своему премьер-министру.

Лишь однажды Петр Столыпин и Григорий Распутин сошлись во мнениях. Телеграф принес в Россию весть: Австро-Венгрия аннексировала балканские территории — Боснию и Герцеговину, где жило много православных сербов. Разумеется, в ответ на этот шаг в России, оплоте православия, не могло не начаться широкое движение в защиту «братьев-славян».

Подданные требовали от царя-батюшки пойти войной на австрийского супостата. В Праге с большой помпой собрался Всеславянский конгресс, в котором приняли участие и депутаты российской Думы. Конгресс призвал славянский мир к борьбе.

Даже властитель Черногории, отец великих княжон Милицы и Анастасии, просил Николая II вступиться за братьев по вере. Тестя поддержал и великий князь Николай Николаевич.

Войны хотели все.

Аристократов вдохновлял великий князь Николай Николаевич, «главный специалист по военному делу» среди Романовых.

Российские генералы жаждали реванша, стремясь сгладить впечатление о позорно проигранной японской кампании.

Буржуазию и купечество привлекали новые перспективы, новые рынки, новые сферы влияния.

Патриоты из простонародья поддерживали сербских «братьев по вере» из идейных соображений, не ожидая никаких личных выгод.

Никто не вспоминал в те дни слов императора Александра III, сказавшего: «За все Балканы я не отдам жизни и одного русского солдата».

Подсуетился кайзер Вильгельм. 8 марта 1909 года Германия предъявила России ультиматум. Николаю II предлагалось выбирать между признанием аннексии Боснии и Герцеговины и вторжением австрийской армии при прямой поддержке Германии в Сербию.

Столыпин, мечтавший о пресловутых «двадцати годах покоя для России», войны не желал. Не желала ее и императрица, чье родное герцогство Дармштадтское было верным союзником Германии.

И Столыпин, и Александра Федоровна прозревали главную опасность войны, которая при любом исходе, при любом раскладе неизбежно привела бы к новому всплеску революционных идей в обществе.

Николай II прислушивался к мнению своей супруги гораздо чаще, чем стоило, но вот в вопросе поддержки сербов он больше склонялся на сторону своего воинственного дяди, великого князя Николая Николаевича. Ну и, разумеется, императору не хотелось входить в историю всего лишь с одной проигранной кампанией за плечами. Самолюбие не позволяло.

Дело шло к войне.

Распутину пришлось вмешаться.

Одни считают, что старец выступил против войны, желая потрафить императрице. Другие склонны думать, что он исходил из своего извечного миролюбия. Третьи убеждены, что провидец Распутин знал о том, что противоборство с Германией ничем хорошим для Российской империи и ее правителей не закончится. Гадать можно бесконечно, и, не имея объяснений самого Распутина, никто не в силах (и не вправе) выносить окончательное решение о мотивах, руководивших им в тот миг, когда он решительно высказался против войны и убедил-таки Николая II.

Вооруженный конфликт для Распутина вообще был неприемлем. Много позже, за месяц до вступления России в Первую мировую войну, в газете «День» были приведены слова Распутина, обращенные к одному из высокопоставленных сторонников кампании: «Тебе хорошо говорить-то, тебя убьют, там похоронят под музыку, газеты во-о какие похвалы напишут, а вдове твоей сейчас тридцать тысяч пенсии, а детей твоих замуж за князей, за графов выдадут, а ты там посмотри: пошли в кусочки побираться, землю взяли, хата раскрыта, слезы и горе, а жив остался, ноги тебе отхватили — гуляй на руках по Невскому или на клюшках ковыляй да слушай, как тебя великий дворник честит — ах ты такой-сякой сын, пошел отсюда вон! Марш в проулок!.. Видал: вот японских-то героев как по Невскому пужают? А? Вот она, война! Тебе что? Платочком помахаешь, когда поезд солдатиков повезет, корпию щипать будешь, пять платьев новых сошьешь… — а ты вот посмотри, какой вой в деревне стоял, как на войну-то брали мужей да сыновей… Вспомнишь, так вот сейчас: аж вот здесь тоскует и печет».

Император сдался, и спустя некоторое время Совет министров признал аннексию Боснии и Герцеговины.

Распутин и Столыпин по «боснийскому вопросу» придерживались одного и того же мнения, но премьер почувствовал себя уязвленным. Как же — император послушал не его, а Распутина! Слово мужика оказалось сильнее доводов Председателя Совета министров!

Осенью 1910 года Столыпин снова приказал Департаменту полиции установить наружное наблюдение за Распутиным, но очень скоро этот приказ был отменен самим императором.

Кстати, «боснийский», а если точнее — «балканский вопрос» привел к дальнейшему охлаждению в отношениях между черногорскими княгинями и великим князем Николаем Николаевичем, с одной стороны, и Распутиным, с другой. К недовольству их высочеств по поводу того, что «сибирский лапоть» выжил их из императорского дворца, добавилось негодование, что «придворный мужик» не только посмел влезть в политику, но и помешал императору поддержать Черногорию. Благими намерениями…

Желая обезопасить Григория Распутина от дальнейших нападок со стороны церкви, императрица решила поставить во главе Священного Синода обер-прокурора, заведомо лояльного к сибирскому старцу. По замыслу Александры Федоровны, для пущей надежности кандидаты на высокую должность должны были пройти собеседование у самого Распутина. Вскоре во главе Православной церкви встал обрусевший немец Владимир Саблер, полностью устроивший как императорскую чету, так и Григория.

Кампания, развернутая против Распутина, привела к тому, что, вернувшись осенью 1910 года из Германии, императорская чета вернулась к позабытому было ритуалу тайных встреч с ним у Анны Вырубовой.

О том сохранилось упоминание в дневнике Николая: «12 февраля… поехали к Ане, где долго беседовали с Григорием».

Конечно же, при дворе о «тайных» встречах у Вырубовой знали все, но тем не менее враги Распутина немного приутихли. То ли сочли «Вырубовские встречи» началом заката придворной карьеры сибирского старца, то ли удовлетворились хотя бы внешним соблюдением приличий.