Александр Прищепенко - ШЕЛЕСТ ГРАНАТЫ

Адреналина в кровь добавил и случай произошедший пару дней спустя. Нужную последовательность подрывов (сначала – центральный заряд в макете, потом – инициирующие на стойках) обеспечивал самолетный бомбосбрасыватель – «эсбер», который обслуживали два офицера из Военно-воздушной инженерной академии им. Жуковского. Прозвучала команда «огонь», отщелкал своими реле «эсбер», шлейфовые осциллографы выплюнули ленты, но не последовало главного – взрыва. Вопреки всем инструкциям, не отсоединив подрывные цепи, Трибун отправился «на центр», выяснять, в чем дело. Дойти ему помешали следующие события. Один из офицеров сказал другому: «Витя, а что же ты тумблсрок-то не включил?» – и тут же «исправил ошибку». По замкнутым контактам «эсбера» напряжение было подано на детонаторы. Бункер тряхнуло, в воздухе запели осколки. Оправившись от шока, второй жуковец встал на цыпочки и отвесил первому неловкую пощечину. Выбежав, все увидели возвращающегося в облаке мата Трибуна. На интенсивность его словоизвержений происшедшее не повлияло. После ряда подобных случаев, многие делились друг с другом уверенностью, что, если рядом Трибун, «ничего плохого произойти не может»…

Но «плохое» произойти могло. По соседству на полигоне работали и другие группы подрывников, в том числе – курсанты-саперы Как-то па площадку прибежал один из них и стал умолять быстро отвезти на автомашине их подполковника и пару курсантов в ближайший медпункт. Выяснилось, что, проведя лабораторные работы по основам подрывного дела, подполковник и пара курсантов решили уничтожить оставшиеся тротиловые шашки. Они делали это весьма зрелищно: вставляли в детонатор короткий обрезок огнепроводного шнура, поджигали его и быстро бросали шашку. Высшим шиком считалось, если шашка взрывалась в воздухе. Подполковник не учел: кидали шашки все трое и получилось так, что одна из них была отброшена взрывом предыдущей обратно, прямо в стоящих людей. Когда она долетела, шнур инициировал детонатор. К счастью, шашка была без оболочки, но все они получили сильные контузии, из ушей и ртов шла кровь.

Пролетарский праздник Первомая трудящиеся городка, близ которого располагался полигон, отметили шествием с флагами и транспарантами. Наш водитель грузовика и один из «ученых» познакомились с местными ткачихами. Девушки предупредили: для того, чтобы расцвел волшебный цветок любви, необходимы известного типа резиноизделия. Это было трудно осуществить, ведь аптеки закрылись на праздники, но настоящая, большая любовь смела и эту преграду: прямо у гостиницы были укуплены несколько воздушных шариков. Горловины их отрезали, края обрезов чуть подвернули и подклеили «восемьдесят восьмым». Далее требовалось придать макетам полное сходство с оригиналами: сиять тальк и смазать. Каждому школьнику известно, что вазелин и вообще нефтепродукты разъедают резину. Где-то раздобыли женский крем для лица (возможно, он и не содержал нефтепродуктов, но впоследствии сыграл предательскую роль). Была сформулирована концепция применения, напоминавшая (наверняка – бессознательно) мысль генерала Буонапарте, также весьма уважавшуюся и вождем мирового пролетариата: «Да нам лишь бы всунуть, а там – хрен с ними!» Остаток времени ушел на разбавление спирта сиропом в различных пропорциях. При этом напевалась песня из репертуара Л. Зыкиной, из слов которой знали только: «Часто мужчины нас любят нестрогими, в жены лишь строгих хотят…», а остальные заменяли мычанием, что не снижало. Качество смесей контролировались путем частых дегустаций.

Наконец, нетрезво подгоняя друг друга, «часовые любви» пошли заступать в караул: двинулись к грузовику (явное излишество – до общежития было пять минут пешком), напевая уже не слюнявую лирику, а, как и положено, бодрую строевую «Сри 4*танкиста, сри веселых друга…».

Уход «караула» оставил политический осадок сомнительного свойства. Мало того, что в славную боевую песню вставляли слова из языка вероятного противника – даже и эти слова произносили так, что слышался возмутительный акцент оплота сионизма и империалистической агрессии на Ближнем Востоке. В пении чувствовалось нечто скрыто-противоуправительственное, фрондерское и, конечно, не водитель был зачинателем этих вредных настроений. Все происходящее в завистливом молчании наблюдали (или, как еще было принято говорить, «наблядали») картежники, расположившиеся за столом. Из радио точки на стене неслись звуки транслируемого праздничного концерта:

Но если я устал бороться,

Собой тревогу заслоня,

Пусть лучше сердце разорвется,

Тогда стреляйте сквозь меня!

Исполнитель с красивым, сильным голосом, но, судя про всему – молодой, осознал: надо донести до слушателя пафос преодоления, показать, что и самое дорогое личное в случае необходимости должно быть отринуто ради государственного. Но не был закален певец в разведках, под ливнями вражеского свинца, и собственный его опыт преодоления, по-видимому, исчерпывался случаями, когда скованный запором организм изо всех сил сопротивлялся дефекации. Обертоны, характерные для этой ситуации, вызвали неосознанные ассоциации у всех присутствовавших.

«Срут на все, что для нас свято, говномерзавцы!» – кивнул в сторону захлопнувшейся за «часовыми» двери один из спортсменов и, без какой-либо паузы, добавил: «Пас!»

«Ничего, обтечет – и все путем!» – развеял кручину другой и с силой ляпнул о стол карту, дав понять, что вистует втемную. В этот момент радиоточка грянула удалую мелодию танца «Яблочко», который исполняли плясуны флотского ансамбля. Вистующий затянул таким голосом, что впечатления от только что обсуждавшегося образа обесцветились, отошли в тень:

Эх, яблочко,

Да сбоку – зелено,

Дайте мне наган –

Шпокну Ленина…

Возникли подозрения, что и здесь не обошлось без сигнала подсознания: незадолго до описываемых событий гипсовая стагуя упомянутого персонажа на центральной площади городка была обезглавлена пьяным вандалом, (его через неделю нашли и дали отсидеться в течение семи лет). Такая редакция популярной песни была небезопасна для барда, тем более что за пару лет до того авангард советской молодежи – ленинский комсомол – с позором исторг его из своих монолитных рядов. Его, как обладавшего громким, хотя и омерзительного тембра голосом, назначили в «группу скандирования» на конференцию. Он притомился слушать всю ту ахинею, которая в течение нескольких часов неслась из президиума и с мест и, когда «фанера» метнула «Интернационал» во вставший в едином порыве он, в полном соответствии с полученными инструкциями, заорал: «Ленин! Партия! Кам-са-мол!», вложив, однако, в этот вопль столько накопившейся дурной энергии, что сидевшая в президиуме секретарь (или секретутка? Не знаю, как правильно) райкома шепнула вожаку институтских комсомольцев: «Ваш человек во втором ряду – пьян!» Дальнейшее последовало автоматически, потому что вожак, хотя и не был сволочью и знал о ложности обвинения, был в курсе склочного характера секретутки и ее привычки проверять исполнение своих руководящих указаний.