Иван Майский - Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)

Для меня, как для посла СССР, события 3–4 июля тоже имели большое значение: они убедительно доказывали, что Англия действительно будет и дальше воевать.

Падение Франции в памяти у меня как-то невольно связывается с именем бывшего главы Республиканского правительства Испании Хуана Негрина — не потому, что Негрин играл какую-то роль во французских событиях 1940 г. нет, нет, Негрин не имел к ним никакого отношения! — а просто потому, что падение Франции чисто механически столкнуло меня с Негрином и благодаря этому я близко познакомился с одной из любопытнейших фигур новейшей истории Пиренейского полуострова…

Впервые я встретился с Негрином осенью 1937 г. в Женеве. Он был тогда премьером республиканского правительства Испании, которое вело героическую войну против Франко и поддерживавших его — открыто или под вуалью «невмешательства» [172]— пяти великих держав. Негрин приехал на заседание Лиги Наций, где вокруг испанских событий развернулась борьба интересов и мнений. Я присутствовал в Женеве в составе советской делегации, возглавлявшейся M.M.Литвиновым. Мы виделись тогда с Негрином несколько раз, беседовали главным образом о махинациях лондонского «Комитета по невмешательству в испанские дела», в котором я, по поручению Советского правительства, защищал интересы Испанской республики, но глубокого личного знакомства между нами в тот раз не завязалось. В памяти у меня прочно сохранилась лишь внешность Негрина: высокий, массивный, уверенный в себе мужчина в очках, с заметной проседью в волосах.

В течение последующих полутора лет, вплоть до трагического конца испанской войны, я с затаенным дыханием следил из Лондона за каждым шагом Негрина и возглавляемого им правительства. Когда с помощью Гитлера и Муссолини Франко превратился в каудилье Испании, Негрин вместе со своими ближайшими соратниками эмигрировал во Францию. 3 сентября 1939 г. началась вторая мировая война. 18 июня 1940 г. пала Франция. На одном из последних пароходов, отходивших из Бордо, Негрин в сопровождении небольшой группы товарищей прибыл в Англию. Здесь его пребывание затянулось на много лет…

Вторично я встретился с Негрином на Британских островах. Произошло это так.

7 сентября 1940 г. Лондон подвергся страшной воздушной бомбардировке. Советская колония вывезла большинство своих женщин и детей из столицы в более безопасное место, в провинции. Когда эта наиболее неотложная задача была разрешена, мы с женой стали думать, как лучше организовать свой собственный быт в обстановке воздушной войны. Моя жена категорически отказалась эвакуироваться из Лондона, и я на этом не настаивал. Ее присутствие рядом со мной являлось серьезной поддержкой для меня в условиях тех трудных дней. Да и по политическим соображениям нам было выгоднее, чтобы англичане видели жену советского посла «на переднем крае», а не в тылу. Ночи мы проводили в посольском бомбоубежище, но все-таки эти ночи не давали полного отдохновения. Тогда нам пришла в голову мысль выезжать из Лондона по крайней мере на уикенды, чтобы хоть две ночи в неделю спать нормально. Но куда выехать? Очень удаляться от Лондона я не мог: в случае какой-либо крайности я должен был иметь возможность быстро вернуться домой. Однако все близлежащие окрестности столицы были забиты богатыми лондонцами, приезжавшими сюда ночевать. Мои попытки найти для себя здесь какую-либо подходящую резиденцию не привели ни к каким результатам. И вдруг неожиданно трудный вопрос был разрешен.

Спустя несколько дней после эвакуации женщин и детей нашей колонии мы с женой поехали их навестить и посмотреть, как они устроились. На обратном пути мы заехали в гости к Негрину. Он снимал в Бовингдоне, маленьком селении километрах в 50 от Лондона, английский сельский дом. Во время разговора я между прочим упомянул о том, что мы никак не можем найти места для своих выездов на уикенды. Негрин живо откликнулся:

— А вы приезжайте к нам! Будете желанными гостями! У нас в доме для вас с супругой всегда найдется свободная комната. Мы переглянулись с женой, и я несколько осторожно ответил:

— Хорошо. Попробуем. В ближайший после того уикенд мы действительно попробовали. Но первый блин вышел комом. Едва вечером мы улеглись в постель, предвкушая спокойную ночь, как вдруг где-то совсем близко просвистела бомба и раздался оглушительный взрыв. Мы мгновенно вскочили с кровати и, накинув халаты, бросились вон из комнаты. Все в доме Негрина были тоже на ногах. Мы подождали сначала минут пять… Потом десять… Потом четверть часа… Царила полная тишина… Потом пришел патрульный из поселка и сообщил, что это была случайность и что всякая опасность миновала.

На следующее утро мы узнали все подробности. Поблизости от нашего дома была расквартирована рота канадских солдат. Молодые парни в одном из коттеджей забыли задернуть занавес в окне. Яркий луч света вырывался в ночную тьму. Пролетавший мимо немецкий бомбардировщик бросил в него бомбу. Она не попала в коттедж, но разворотила все кругом. Жертв, к счастью, не было. Мы с женой ходили на место происшествия, чтобы посмотреть на следы ночного налета. То был, однако, единичный случай. Мы приезжали к Негрину на уикенды в течение последующих двух с половиной лет, но ничего подобного больше не повторялось.

Дом, который снимал Негрин, представлял собой типичный английский «country house». Это был двухэтажный особняк, заросший деревьями и кустарниками, с большим садом, огородом, надворными постройками и даже английским слугой, оставленным здесь хозяином дома, сбежавшим от войны куда-то в дальние края. Слуга был постоянной мишенью добродушных шуток со стороны Негрина. Слуга был стар, сед и вдобавок хромал на одну ногу. Все существо его источало респектабельность традиционного английского «батлера», который услужает хозяину, подает за столом и поражает гостей строгостью своего черного закрытого костюма. Негрин именовал его «L'Angleterre mourante» (умирающая Англия) и старался всячески сократить его функции в особняке. Старику это давалось нелегко, но в конце концов он вынужден был махнуть рукой на «странных людей с континента», которые не понимают порядка и только создают хаос в доме. Я сам случайно слышал, как старик горестно жаловался кухарке-англичанке:

— Мистер Майский стучит на машинке… Мадам Майская играет на рояле… А время давно пить пятичасовой чай… Что за люди!..

Дом Негрина напоминал собой «ноев ковчег», социалистический «ноев ковчег». В нем жили: сам Негрин с женой Фели, испанский коммунист Бенито Родригес, член ЦК Испанской компартии, известная бельгийская социалистка Изабелла Блюм [173]с сыном, мальчиком лет 15, мы с женой и, наконец, испанский левый республиканец Касарес Кирога. Кирога был единственный не социалист, но со смехом говорил, что это не нарушает общего стиля «ковчега», так как в первые дни франкистского мятежа он, будучи премьером Испанской республики, открыл государственные арсеналы для вооружения народа. Каждая семейная или человеческая единица имела в доме свое индивидуальное «место» и самостоятельно занималась своими делами. Никто друг другу не мешал. Все члены «ковчега» обычно встречались лишь за столом, который неизменно накрывала «умирающая Англия».