Александр Алтунин - На службе Отечеству

К месту обозначившегося прорыва батальона Ульянова немцы стянули пехоту. Братченко донес о подготовке фашистов к контратаке. С группой автоматчиков пробились к нему. Враг накапливался у небольшой часовенки.

— До роты фрицев, товарищ майор, — доложил вывернувшийся из-за могильной плиты старший лейтенант.

Но я уже и сам видел противника. Немцы еще не развернулись.

"Выгодный момент для удара", — мелькнула мысль. Судьбу схватки чаще всего решает внезапность. Фрицы разговаривают, курят. Скорее интуитивно, нежели осознанно, поднял автомат над собой и во всю силу легких выдохнул:

— За Родину — вперед!

Призыв тут же подхватили бойцы Германа Братченко.

Мы рванулись навстречу противнику, да так стремительно, что фашисты на какое-то мгновение растерялись. От внезапно появившихся перед ними советских солдат, дружного "ура" и плотного огня гитлеровцы повернули вспять, что еще больше усилило наш порыв.

— Герман, не останавливаться! — на ходу крикнул я Братченко. — К ограде, а потом к домам.

Наш бросок удался. На плечах противника ворвались в находящийся рядом с кладбищем четырехэтажный жилой дом. Довольно быстро очистили от гитлеровцев подвал и первый этаж, зато с верхних этажей и с крыши выбивали их до поздней ночи. Здесь пришлось поработать и моему автомату. Правда, за личное участие в атаке после выслушал упрек майора Павлюка, но это дело уже частное.

Начались затяжные бои. Противник, продолжая удерживать центральную, западную и северную части кладбища, городские районы, непрерывно контратаковал части дивизии. В течение 24 февраля мы продвинулись лишь на 100–150 метров.

Противник, не считаясь ни с какими потерями, непрерывно подбрасывал подкрепления гарнизону. В последних числах февраля были взяты пленные из запасного батальона, прибывшего из Вены, а спустя несколько дней — из 275-й пехотной дивизии, переброшенной из-под Форста. Гитлеровцев можно было понять: с выходом к Нейсе и ее форсированием советским войскам открывался путь к сердцу рейха — Берлину. Вот почему враг так цеплялся за этот природный рубеж, используя для обороны возможности густонаселенного района на восточном берегу Нейсе. Но это была лишь попытка оттянуть агонию.

Командование дивизии, корпуса, армии делало все для того, чтобы быстрее овладеть Губеном. Перегруппировывая силы и огневые средства, оно в том или ином месте создавало перевес над противником, пытаясь пробить брешь в его обороне. Полку пришлось принимать район обороны соседей — 106-й стрелковой дивизии, переброшенной на новое направление. Нас усилили танками, самоходными орудиями, артиллерией, придали отдельный пулеметный батальон. Однако продвижение шло медленно. Правда, 27 февраля несколько штурмовых групп прорвалось к Нейсе. Но закрепиться не удалось, пришлось отойти под давлением перекрестного огня противника.

Особенно ожесточенная борьба развернулась за центральную часть города. По нескольку суток, захватив нижние этажи зданий, роты пытались выбить немцев из верхних. Враг дрался за каждую квартиру. Напряженность боев мне напоминала чем-то дороткинский плацдарм. И та, и другая сторона не хотели уступать и пяди земли.

К середине марта стала остро ощущаться нехватка в личном составе. Генерал-майор Федор Семенович Даниловский доносил командиру корпуса: "Дивизия понесла большие потери в живой силе, в особенности 889-й стрелковый полк, в строю которого осталось 120 человек на 2 км фронта. Резервов нет. Прошу Вашего распоряжения о сокращении линии фронта…"

Действительно, и ротах полка осталось по 15–20 человек, и это с учетом того, что они получили людей из тыловых подразделении. Мы продолжали вести уличные бои. Я неотлучно находился на переднем крае. Много пришлось увидеть, немало пережить. День и ночь слились воедино и измерялись не минутами и часами, а взятыми у врага подъездами, квартирами, этажами, отбитыми контратаками. В моей памяти остался такой эпизод. Где-то в двадцатых числах марта мы овладели несколькими домами. Под утро приводят ко мне пленного.

— Пан офицер, — говорит он на ломаном русском языке, — я не стрелял.

— Ты поляк? — спрашиваю у него.

— Да. — И показывает мне набитый обоймами подсумок. — Мы не хотим с вами воевать. Немцы нас заставляют.

— Раз не хотите, переходите на нашу сторону.

В ответ пленный согласно закивал. Мы отпустили паренька. Он привел еще троих солдат. Не от хорошей жизни, понял я, фашисты двинули на передовую поляков — выдыхаются. Обычно гитлеровцы использовали их на тыловых работах.

В один из дней звонок командира полка застал меня во 2-м батальоне. Заняв первый этаж огромного жилого здания, мы вторые сутки выкуривали противника из верхних этажей. Валентин Евстафьевич выслушал доклад, затем произнес:

— Слушай, для тебя тут есть хорошая новость…

И наш телефонный разговор перебил огонь противника. Фашисты пошли в контратаку. Так и не узнал, о чем хотел сказать Павлюк.

В последующие несколько суток было не до разговоров. Еле успевали отбивать натиск гитлеровцев. Я начал забывать о той новости, что хотел сообщить мне Валентин Евстафьевич, как он вновь позвонил и приказал срочно прибыть к нему. О причине вызова распространяться не стал, положил трубку.

Попрощавшись с товарищами, отправился в штаб полка. Пришлось изрядно поплутать по лабиринтам подвалов, прежде чем через пролом в стене попал на соседнюю улицу, где было безопасней. Правда, вверху повизгивали пули и рикошетом они могли зацепить, но все обошлось благополучно.

Валентин Евстафьевич встретил меня радушно:

— Наконец-то! Заставляешь за тебя волноваться. Звоню, комбат говорит убыл. Спрашиваю, не появлялся ли здесь, все отвечают, что не видели. Майор Павлюк окинул меня прищуренным взглядом и с подъемом в голосе продолжал: — Теперь о главном. Радуйся, Саша! Едешь учиться! И не куда-нибудь, а в Москву-матушку. Вот телеграмма. Зачислен на ускоренный курс академии Фрунзе.

Новость настолько была неожиданной, что я совершенно растерялся. Мысли роились и путались в голове. Не знал даже, радоваться или нет такому повороту судьбы, тем более что уже мысленно решил: закончу войну с полком, а там будет видно, где приложить силы. Видимо, мой огорошенный вид, недоумение удивили командира.

— Ты что, не веришь? Читай сам.

Павлюк протянул телеграмму. Я машинально ее начал читать. Командир полка не выдержал, спросил:

— Или, Саша, не рад?

— Да нет, с мыслями никак не соберусь. Как-то все неожиданно.

Подошли Модин, Жестянкин, инженер полка Отпущенников, другие офицеры, начали поздравлять. Каких только пожеланий не довелось мне услышать за несколько минут!

Сборы были коротки: срок, указанный в телеграмме, торопил. Побросав нехитрое холостяцкое имущество в чемодан, простился с товарищами по полку, заскочил к медикам. Марина оказалась на месте.