Александр Алтунин - На службе Отечеству

Из головы не выходит приказ комбата: "Не задерживаться. Немедленно прорваться к станции". Но я медлю подавать ставшую уже привычной команду "В атаку! За мной, вперед!": все командиры взводов ранены, и лишь Валежников еще держится на ногах, и плотный пулеметный и автоматный огонь с окраины станции не дает возможности высунуть голову из окопа. Особенно ожесточенная перестрелка слышится со стороны шоссейной и железной дорог, над которыми постоянно висят фашистские самолеты.

Неожиданно появляется рослый сержант с автоматом. Он подает свернутый лист бумаги:

— От командира батальона.

Развернув лист, вырванный из школьной тетради, я прочитал: "Командиру 1-й роты. Части 38-й стрелковой дивизии и батальон московских коммунистов успешно отражают уже третью контратаку. Приказываю: не задерживаться. Немедленно прорваться к станции".

Однако "немедленно прорваться к станции" я не смог. Возникла неустойка на стыке с соседом справа. Стольников, постоянно находившийся в третьем взводе, сообщил, что на позиции соседней с нами роты прорвались около шестидесяти фашистов, которые оттеснили ее и угрожают ударить в тыл вашей роте. Сообщив об этой угрозе, Стольников поднял взвод в атаку и помог третьей роте отразить контратаку. Возвратившись, огорченно махнул рукой:

— В третьей роте уже некому продолжать атаку: танки нанесли ей невосполнимые потери. Хорошо, если она удержится на занимаемых позициях…

Если справа от нас, в районе железной и шоссейной дорог, продвижение наступающих заметно застопорилось и каждый метр там доставался после ожесточенного боя, то на левом фланге рота Самойлова и второй батальон ополченцев прорвались к окраине пристанционного поселка и с боем продвигались к станции. Спешно собираю роту, чтобы продолжать атаку. Неожиданно появляется командир батальона. Левая рука его висит на повязке. Лицо выражает крайнее раздражение и усталость.

— Почему остановились?! — кричит он. — Почему не атакуете? Самойлов с ополченцами уже к станции подходят. Надо помочь им.

Выслушав мой доклад, Грязев здоровой рукой взял меня за рукав:

— Очень прошу тебя, Алтунин, поднимай всех, кто может держать оружие, и немедленно выбей противника с переезда. Это поможет и ополченцам, и Самойлову.

Смертельно уставший Грязев тяжело опускается на землю, а мы со Стольниковым готовим людей для новой атаки. Заметив, что он морщится от боли, которую ему причиняет наспех перевязанная сквозная пулевая рана в предплечье, предлагаю ему отправиться в медпункт, но политрук молча покачал головой и побежал в третью роту, чтобы поднять ее в атаку одновременно с нашей.

Получив от Стольникова сообщение о готовности третьей роты к атаке, поднимаю своих бойцов и веду к железнодорожному переезду. Интенсивный пулеметный огонь вынуждает нас залечь. Вдруг несколько позади нас артиллеристы на руках выкатывают 45-миллиметровую пушку и четырьмя меткими выстрелами заставляют пулеметы умолкнуть. Под ружейным и автоматным огнем мы продвигаемся короткими перебежками. Переезд как на ладони. Остались последние, самые трудные метры. Как бьется сердце! Нижняя рубашка горячим компрессом прилипла к телу, гимнастерка потемнела от пота. Перед решительным броском необходима хоть небольшая передышка. Ведь эти метры надо пробежать на максимальной скорости, после чего быть готовым схватиться с врагом врукопашную.

Выжидаю, пока Стольников подтягивает третью роту. Передаю по цепи "Приготовиться к атаке", но поднять людей не успеваю: около восьмидесяти фашистов, подбадривая себя криками "Форвертс!", бегут на нас с винтовками наперевес.

Контратака была неожиданной. Бойцы без команды открывают по противнику залповый огонь В действие вступают пять автоматов и два ручных пулемета. Пулеметчики удивительно расчетливо и метко распределяют короткие очереди по разорванной цепи фашистов. Лишь третья часть их преодолела половину расстояния до нашей цепи, а добежали бы, наверное, единицы. Невольно вздрагиваю, представив, какая участь ожидала нас, если бы наша атака была встречена таким же плотным и метким огнем.

Уцелевшие гитлеровцы внезапно, словно по команде, поворачивают назад. Создался на редкость благоприятный момент для того, чтобы прорваться на переезд. Стремясь не упустить его, прыжком выскакиваю вперед и бегу не оглядываясь. Расстояние до переезда небольшое. Вот и шлагбаум, еще несколько секунд — и я проскочу его. Вдруг откуда-то сбоку под ноги падает граната, полыхнул взрыв, ослепивший меня. По инерции делаю несколько шагов — и проваливаюсь в темную бездну.

Сознание вернулось от острой боли. Сколько времени прошло, определить трудно. Еще светло, лежу на плащ-палатке, которую ползком тащит куда-то боец. Разрывы вынуждают его поминутно припадать к земле. Бой, судя по всему, продолжается.

— Куда ты меня тащишь?

Думал, что я кричу, но вопрос приходится дважды повторить, прежде чем боец расслышал мой слабый голос. Повернувшись ко мне, он радостно кричит:

— Живой, товарищ лейтенант! Живой!

Широкое, покрытое легким юношеским пушком лицо бойца светится лаской.

— Федя! — обрадовался я, узнав в спасителе паренька из белорусской деревушки. — Живой и здоровый?!

— Живой и здоровый! — с гордостью подтвердил Федя. — Нас голыми руками не возьмешь. Бог не выдаст, фашистская свинья не съест.

— Станцию взяли?

— Взяли, товарищ лейтенант. Навалились со всех сторон и побили там фашистов видимо-невидимо. — Помолчав, Федя добавил: — И наших там полегло немало. Товарищ политрук из офицеров один остался, да и то ранен в плечо. Товарищ старшина ранен в ногу… Толстую палку я ему разыскал, шкандыбает потихоньку с ее помощью, ну совсем как мой прадед… Хо-о-ороший человек Мыкола Хведорович, — ласково улыбнулся Федя, — хотел ему помочь дошкандыбать до медпункта, а он говорит: "Ты, Хведор, командира доставь поскорее, а то, не дай бог, помрет". Это он потому, что вы в сознательное состояние не приходили…

— С ротой что? — заторопил я замолчавшего парня.

— Станцию заняли наши… — На мгновение Федя просиял, но тут же печально склонил голову: — Товарищ лейтенант Калинин убит… Товарищ лейтенант Валежников тоже… Товарищ старший лейтенант Папченко скончался от раны.

— А Поливода тяжело ранен? — с тайной надеждой спросил я.

— Помер товарищ Поливода, — тяжело вздохнул Федя и, помолчав, добавил: — Две разрывные пули в живот угодили, целый час мучился.

— А Петренко?..

Вопросы, словно занозы, застревают на языке, который уже не слушался меня. Пытаюсь смахнуть капельки пота, но пальцы почему-то становятся красными. Последнее, что вижу, испуганное лицо Феди — и снова теряю сознание.