Александр Алтунин - На службе Отечеству

Словно сквозь сон слышу мужской голос:

— А с этим что?

— Лейтенант ранен в голову и руку, — отвечает женщина. — Осколком повреждена черепная коробка. Задет ли мозг, установить не удалось: раненый в сознание не приходил.

— Лейтенанта в операционную, немедленно.

Мужчина продолжает отдавать какие-то распоряжения, а я, приоткрыв глаза, пытаюсь определить свое местонахождение. Темно. Тихо шелестит листва. Над головой мерцают звезды. Лежу на чем-то мягком. Где-то я прочитал: "Мыслю — значит, живу". Спешу удостовериться, насколько "жива" моя телесная оболочка. Пытаюсь согнуть ноги — поддаются. Поднимаю поочередно руки — левую, забинтованную, пронизывает боль. Голова налита свинцом, под черепной коробкой будто молоточки по наковальне стучат: "тук-тук, тук-тук…" Скосив глаза, вижу неподвижные фигуры. Слышится протяжный стон. Заметив мои "упражнения", ко мне устремляется женщина в белом халате и косынке.

— Проснулись, лейтенант? — спрашивает она, наклонясь.

— Проснулся, — охотно подтверждаю я.

— Сейчас вас возьмут на перевязку. Постарайтесь больше не засыпать… Ладно?

— Ладно, — обещаю с готовностью, — не буду.

Четверть часа спустя лежу в операционной. Ярко светит электролампочка. Невольно зажмуриваю глаза. Чувствую, как, бережно приподняв мою голову, снимают толстый слой бинтов, пропитанных кровью. От сознания, что это моя кровь, мутит. С трудом припоминаю, сколько литров ее в человеческом организме. Кажется, около семи. Сколько же я потерял? От слабости незаметно засыпаю.

Очнулся на рассвете. С трудом приподнял голову. Чувствую легкое головокружение. Опираясь на здоровую руку, медленно отрываю туловище от ватного матраца, встаю на колени, неуверенно выпрямляюсь. Боясь упасть, робко делаю шаг, второй, третий… Так же осторожно возвращаюсь. В палатку вбегает худенькая девушка в белом халате.

— Что вы делаете, раненый?! — всплескивает она руками, заботливо обхватив меня за талию, строго добавляет: — Вам нельзя вставать.

— Ничего, сестренка, — пытаюсь отшутиться. — Туда, куда царь пешком ходил, я в состоянии самостоятельно добраться.

Медсестра сердится, считая мой шутливый тон неуместным.

— Больше не вставайте, если что понадобится, позовите меня.

— А как вас звать?

— Катя… — И тут же, вздернув курносый, покрытый веснушками носик, поправилась: — Екатерина Ивановна. Буду сопровождать вас в эвакогоспиталь.

Принесли кружку крепкого сладкого чая с бутербродом. Есть не хочется, хотя со вчерашнего утра во рту ни крошки не было, зато чай пью с наслаждением.

Не успел покончить с завтраком, как, запыхавшись, прибежала Екатерина Ивановна.

— Товарищи раненые! — закричала она. — Сейчас начнется погрузка. Первыми грузим лежачих, ходячих потом.

Меня почему-то зачислили в лежачие. Два пожилых санитара подняли меня в кузов грузовой машины, заваленный свежим сеном, и привалили спиной к переднему борту кузова. Рядом посадили старшего сержанта с перебитой ногой. Красноармейца, у которого осколком был задет позвоночник, оставили на носилках. Остальные раненые расположились кто где смог.

Проверив, все ли удобно размещены, Катя звонким голосом скомандовала:

— Поехали!

Водитель осторожно ведет машину по лесной дороге. На каждый толчок раненые реагируют такими выражениями, которых я в свои девятнадцать лет и не слышал. Вскоре тряска прекратилась, машина выбралась на асфальт, и раненые, вытирая вспотевшие лбы, разговорились.

— Кто знает, куда нас везут? — ни к кому не обращаясь, спросил рыжеволосый боец, покачивая руку, уложенную в лубок.

— В гошпиталь, известно, — отозвался тщедушный пехотинец, довольный тем, что остался жив, что какое-то время будет спокойная жизнь, без выстрелов и бомбежек. — Куды же еще?

— В го-о-шпиталь, — передразнивает рыжеволосый. — Ясно, что не на живодерню. А где он находится?

— Из слов сестры, сказанных шоферу, я понял, что везут нас в Дорогобуж, — вступает в разговор черноусый сержант с забинтованной шеей.

— В Дорогобуж? Это сколько же верст трястись?

— Сколько верст, не знаю, — вмешивается худой лейтенант, через раскрытый ворот гимнастерки которого виднелась забинтованная грудь, — а километров сто будет. При такой скорости, как сейчас, к обеду доберемся.

— Если фашист позволит, — замечает старший сержант с перебитой ногой, не спуская тревожного взгляда с покрытого легкими облаками неба. — В любую минуту могут вынырнуть самолеты и… начнется такое светопреставление, не приведи господь. Посмотрите, что творится вокруг…

По шоссе течет непрерывный встречный поток: пехота, автомашины, артиллерия, повозки. По обочине бредут беженцы, нагруженные узлами, мешками. Кто-то ведет за собой упирающуюся корову. Армейские регулировщики, стремясь поскорее пропустить спешащие к фронту автомашины, задерживают транспорт, движущийся в тыл, поэтому наша машина часто останавливается. Во время одной из остановок послышались отдаленные взрывы. Оглянувшись, видим фашистские бомбардировщики. Они сбрасывают бомбы на шоссе. Крики беженцев, бросившихся врассыпную, испуганный рев животных, жалобный плач детей действуют сильнее, чем страх перед самолетами. Из оцепенения нас вывел испуганный голос медсестры.

— Товарищи раненые, — кричит она, откидывая задний борт, — быстрее в поле! Помогите тем, кто не может передвигаться!

Катя ухватилась за ручки носилок, на которых лежит раненный в позвоночник боец, пытается сдвинуть их. Четверо легкораненых помогают ей. Другие стягивают с машины старшего сержанта. Он морщится, вскрикивает от боли. Отстранив лейтенанта, раненного в грудь, и усатого сержанта, старавшихся помочь мне, пытаюсь сползти с машины самостоятельно, но срываюсь и теряю сознание.

Очнулся в редких придорожных посадках. От оглушительных взрывов сотрясается земля, валятся молоденькие деревца. Взглянул на дорогу и ужаснулся: наша машина превратилась в дымный факел. Бомбардировщики улетели, истребители поливают пулеметным огнем посадки, в которых мы укрылись. Доносятся предсмертные крики, стоны. Страх заползает в душу.

Страх ведом всем, но в бою он подавляется сознанием долга, стремлением во что бы то ни стало уничтожить врага. Пассивное ожидание расслабляет. Стараясь не думать о себе, помогаю понадежнее укрыть старшего сержанта с перебитой ногой.

А фашистские истребители продолжают свое черное дело: из пятнадцати раненых осталось в живых восемь.

— Милые, давайте в поле, там не так опасно, — умоляет Катя. Поддерживая друг друга, раненые расползаются по полю. Насколько мне удалось отойти от посадок, не заметил, ибо ноги подкосились, и, обессилев, я медленно опустился в высокую траву. Дурманящие запахи луга успокоили, отвлекли от происходящего. Огороженный высокой травяной стеной, почувствовал себя изолированным от всего мира и впал в сонное забытье. Очнулся от прикосновения нежных пальцев. Раскрыв глаза, вижу встревоженную медсестру. Не допуская мысли о возможности сна в такой обстановке, она решила, что мой организм не выдержал перенапряжения. Встретив удивленный взгляд, обрадованно всплескивает руками: