Александр Алтунин - На службе Отечеству

— Прощай, Новосибирск! Увидим ли мы тебя когда-нибудь? За наш город, друзья, за родное училище!

Если бы Андрей Мелкотуков мог заглянуть в недалекое будущее, он узнал бы, что навсегда попрощался с городом своей юности, что чуть больше чем через месяц фашистская пуля оборвет его жизнь в бою на белорусской земле. Но счастье человека — в неведении конца своего жизненного пути. До последней минуты он надеется на лучшее, на долгую и обязательно счастливую жизнь.

Не успели мы закончить скромный ужин, как Андрей Сердюков, самый молчаливый из нашей компании, вечно что-нибудь читавший, вдруг машинально сдвинул разложенные закуски, опрокинув бутылку с остатками вина.

— Ты что, Андрей? — возмутился Мелкотуков. — Очумел? Забыл, что сидишь за столом? Весь наш ужин чуть не сбросил на пол!

— Да постой ты! — досадливо отмахнулся Сердюков. — Послушайте-ка, что сообщает ТАСС.

И, отчетливо выговаривая каждое слово, он прочитал Заявление ТАСС от 14 июня 1941 года, особо подчеркнув, что "слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы". Потом протянул газету Мелкотукову и с нескрываемой иронией сказал:

— А ты утверждаешь, что немцы первыми начнут заваруху. Видишь, Заявление ТАСС и твое мнение не совпадают.

— Наше Телеграфное агентство, — ответил Мелкотуков, — конечно, знает, что заявлять. Однако я убежден: не может быть мира между фашистами и нами! Сколько волка ни корми, а он все в лес глядит, сколько фашиста ни ублажай, а его разбойничья натура свое возьмет. Недаром фашисты столько лет усиленно вооружаются и захватывают одну страну за другой.

— Самураи не лучше, — возразил Сердюков. — Сколько они крови попортили советскому народу?! Поэтому не исключено, что ребятам, едущим сейчас на Дальний Восток, раньте нас придется понюхать пороху.

— Кишка у самураев тонка! — презрительно махнул рукой Мелкотуков. Немцы сильней и опасней. Я уверен: именно нам придется первыми принять боевое крещение.

Лейтенант Мелкотуков и не предполагал, насколько его слова близки к истине. В душе мы надеялись, что война — дело нескорое. Во всяком случае, планы на предстоящий отпуск строили все. Мелкотуков, забыв через минуту спор о войне, с жаром рассказывал, что, как только получит отпуск, сразу женится. Невеста ждет не дождется его, а родители пишут, что к свадьбе все готово: и четырехпудовый боровок откормлен, и две овечки, а куры, гуси и утки ждут часа, чтобы очутиться на свадебном столе. Словом, планы были самые радужные и мирные…

Светлым июньским вечером наш поезд подкатил к перрону Омского вокзала. Выпрыгнув из вагона, я сразу же заметил спешившую мне навстречу тетушку Макриду Дмитриевну в завязанном под подбородком цветастом платке. Ее миниатюрная фигурка легко передвигалась по перрону. Подбежав ко мне, тетушка подпрыгнула, и ее маленькие, худенькие, но цепкие руки крепко обхватили мою шею. Часто моргая незрячими от слез глазами, она осыпала меня поцелуями.

— Саша! Голубчик! — радостно лепетала моя добрейшая тетушка. — Вот и свиделись наконец.

Тетушка, наверное, не скоро выпустила бы меня из объятий, если бы не подошедший вслед за ней богатырского сложения цыгановатый мужчина.

— Ну хватит тебе, баба, слюнявить доброго молодца, — заявил он рокочущим басом. — Дай и нам поздороваться. — Приподняв жену, Петр Емельянович Дьяков легко отстранил ее и, словно медведь, стиснул меня так, что я, несмотря на довольно крепкое телосложение, опасался за целость своих ребер.

Петр Емельянович оглядел меня, проверил мое снаряжение, словно сбрую на коне, перед тем как тронуться в дальний путь, и удовлетворенно разгладил мозолистыми пальцами свои растрепавшиеся усы.

— Хорош, чертяка! — восхищенно воскликнул он. — Во какой вымахал! Даже меня обскакал. Бравый, ей-богу, бравый вид! — И, взглянув на кубики в петлицах, спросил: — А какое же у тебя звание?

— Лейтенант, товарищ дядюшка! — шутливо вытянулся я, лихо приложив руку к козырьку.

— Это какому же, к примеру, офицерскому званию царской армии можно приравнять? — заинтересовался старый солдат.

— Кажется, подпоручик… — отвечаю неуверенно.

— Эге, выходит, выше прапора. А ведь нашему брату, сыну крестьянскому, допрежь выше прапора и не мечтай, хоть какой ты ни будь способный и умный. А ты вот, еще и молоко на губах не обсохло, уже офицерского чина удостоился. Цени, брат. Спасибо скажи Советской власти, защищай ее, коль тебе доверили столь важное дело.

— Обязательно, дядюшка, — ответил я серьезно. — Если потребуется, жизни своей не пожалею за нашу Родину, за Советскую власть.

Растроганный Петр Емельянович неожиданно выхватил из бокового кармана бутылку:

— По этому торжественному случаю надо бы по стаканчику осушить!

— Тебе, старый пьяница, лишь бы повод! — сердито возразила тетушка Макрида Дмитриевна, крепко державшая мою руку.

— Ничего, ничего, Макридушка, — ласково пророкотал Петр Емельянович, торопливо вытаскивая из карманов граненые стаканы, завернутый в газету кусок ржаного хлеба и соленый огурец. — Мы мигом сообразим, иначе дело гиблое: не пойдет у него служба, коль первое звание не обмыть. Отойдем-ка вот сюда, — показал он на прилавок продовольственного ларька.

Отработанным движением Петр Емельянович налил в стаканы водку и один протянул мне, ласково приговаривая:

— Успехов тебе самых огромадных. — Довольно крякнув, добавил: — И невестушку самую пригожую. — Заметив, что я лишь пригубил водку, нахмурился: — Э-э-э! Не по-нашенски, брат, не по-сибирски. Ну что ты как хлюпик какой! Хлобыстни весь, будь мужиком…

Прозвучал станционный колокол, предупреждавший об отправлении поезда. Поняв, что я не стану пить, дядюшка секунду раздумывал, не слить ли водку в бутылку, но махнул рукой и опрокинул содержимое в рот, приговаривая: "Чем в таз, лучше в нас". Спрятав бутылку и стаканы, дядя обнял меня:

— Что отцу-то сказать? Когда в отпуск?

— Недельки через две ждите. Обещали отпустить сразу по прибытии в часть.

— Будем ждать! — повторял дядюшка, идя за вагоном. — Будем жда-а-ать!

А тетушка молча семенила за супругом, одной рукой прощально взмахивая вслед уходящему поезду, другой вытирая слезы.

Встреча с родственниками доставила мне искреннюю радость: словно домой на минутку заглянул. И, что скрывать, приятно было видеть подчеркнутое уважение близких: как же, их Сашуньке доверена почетная миссия с оружием в руках защищать Родину. И не рядовым бойцом, а командиром!

Расставался я с родными без печали, верил, что уезжаю ненадолго, что скоро смогу обнять любимую матушку и отца, старшего брата Мишу и сестренку Машеньку.