Андрей Аникин - Адам Смит

И в этом смысле он оказался именно таким человеком, какой был нужен эпохе, и выступил как раз тогда, когда следовало. У Смита как у человека и ученого были качества, необходимые для выполнения этой задачи. Здесь пригодились его энциклопедическая ученость, исключительное трудолюбие, профессорская уравновешенность и систематичность, большое научное беспристрастие и независимость суждений.

До Смита существовали лишь отдельные элементы классической школы в политической экономии. После Смита существовала уже именно школа , единая система идей и принципов.

«Богатство народов» состоит из пяти книг. Теоретические основы системы Смита изложены главным образом в двух первых книгах.

В первой содержится, по существу, Смитова теория стоимости и прибавочной стоимости. Здесь же дается конкретный анализ заработной платы, прибыли и ренты. Во второй книге рассматривается капитал, его накопление и применение.

Остальные три книги представляют собой приложение теории Смита отчасти к истории, а в основном к экономической политике. В небольшой третьей книге речь идет о развитии экономики Европы в период феодализма и становления капитализма. Обширная четвертая книга посвящена в основном критике теории и практики меркантилизма, а одна глава — физиократии. В самой большой по объему пятой книге рассматриваются финансы — расходы и доходы государства, государственный долг. Однако именно в этих книгах в гуще конкретного материала запрятаны некоторые самые характерные высказывания Смита по коренным экономическим проблемам.

Внутренняя структура книги не отличается стройностью, она усложнена различными отступлениями и «вставными эпизодами». Но это не создает впечатления хаоса. Скорее здесь чувствуется мощная рука труженика, пренебрегающего деталями формы ради большого общего результата. Это приводит на память романы Бальзака, шероховатые и набитые множеством лиц и подробностей, иногда кажущихся излишними. Но и это составная часть их неувядаемой прелести.

В первой половине XIX века, пожалуй, только один шотландец превосходил мировой славой Адама Смита. Это был, конечно, Вальтер Скотт.

Ему было 19 лет, когда умер Смит. Но, как, возможно, помнит читатель, Скотт был школьным другом Смитова племянника и воспитанника Дэвида Дугласа и потому бывал в доме старого философа. Позже Скотт был близок со многими членами эдинбургского кружка ученых и писателей, хорошо знавших Смита, особенно с Адамом Фергюсоном и Дагалдом Стюартом.

Великий романист был также историком Шотландии и летописцем своей эпохи. Ему мы обязаны некоторыми подробностями жизни Смита в последние годы. Эти подробности носят, правда, довольно анекдотический характер, как приведенная выше история ссоры Смита и Джонсона. Тем не менее они очень интересны.

В 1808 году Вальтер Скотт писал, сожалея о судьбе одного молодого поэта, что «акцизное управление… это как бы ultimus domus [62] Последний дом ( латин. ). шотландского гения: Бернс, Адам Смит, Гарри Макензи, все кончили тем, что сели за конторку таможни».

С Бернсом Смит не был лично знаком, хотя много слышал о молодом поэте в последние годы своей жизни. Макензи, известный в свое время писатель, был его другом.

Последние двенадцать лет жизни Смит провел в таможенном управлении Шотландии, в обществе незначительных чиновников.

Это не была синекура. Смит ходил на службу регулярно и проводил там долгие часы. Осенью 1787 года, обещая приехать в Глазго, он пишет, что удобнее всего это сделать на рождество, когда у него будет пять или шесть законных свободных дней. Но, продолжает Смит, его аккуратность позволяет ему считать себя вправе в крайнем случае взять в любое время отпуск на неделю.

Он ведал сбором таможенных пошлин и акциза на соль. Дело было однообразное и казенное: рассмотрение жалоб купцов, назначение мелких чиновников, составление отчетов, переписка с Лондоном. Контора как контора…

Каждое утро в один и тот же час на Хай-стрит можно было встретить прямого, бодрого старика, или скорее пожилого джентльмена, шагающего с неизменной бамбуковой тростью на правом плече. Одет он был всегда просто и аккуратно, чуть-чуть старомодно. Широкополая треугольная шляпа и палка на плече придавали ему несколько воинственный вид, но обитатели верхних этажей высоченных домов, мимо которых он проходил, особенно дети, знали, что мистер Смит на самом деле человек добрый и мягкий.

Если он не замечал поклонов, на это не обижались. Рассеянность мистера Смита была известна всем; она стала такой же достопримечательностью города, как старый королевский замок и вспыльчивость профессора Фергюсона.

Его привычка говорить с собой и улыбаться своим мыслям еще более укрепилась. Он сам рассказывал, что однажды слышал, какими замечаниями по-шотландски обменялись по его адресу две уличные торговки.

— Бог мой! — сказала одна и сочувственно покачала головой. — Вот бедняга!

— А ведь прилично одет, — заметила вторая, подразумевая: не странно ли, что его одного отпускают из дому?

А вот один из рассказов Вальтера Скотта, как обычно, обстоятельный и колоритный.

Таможенное управление держало швейцара, представительного мужчину в длинной красной ливрее. Согласно правилам в дни заседаний совета, состоявшего из пяти таможенных комиссаров, швейцар, держа в руках семифутовый жезл, должен был отдавать этим жезлом салют каждому комиссару, а затем торжественно сопровождать его до дверей зала заседаний.

Смит видел эту процедуру много раз и привык к ней. Но однажды, войдя в подъезд, он задумчиво посмотрел на привратника и вдруг стая копировать все его движения, используя вместо жезла свою трость. Швейцар вытянул вперед жезл, держа его обеими руками. Смит сделал то же самое, как рекрут, которого муштрует старый сержант. Не зная, что и думать, служитель отступил на шаг и приставил жезл к ноге. Но Смит, вместо того чтобы пройти мимо него на лестницу, встал напротив точно в такой же позе. Разумеется, все это происходило в полном молчании.

Тогда швейцар, окончательно сбитый с толку, стал первым подниматься по лестнице, подняв жезл. Смит последовал за ним. Дойдя до дверей зала, владелец жезла опять отступил и поклонился высокому должностному лицу. Он получил в ответ точно такой же поклон и пошел вниз по лестнице, изумленно бормоча себе что-то под нос. Только тут чары спали, и Смит как ни в чем не бывало вошел в зал.