Митрополит Евлогий Георгиевский - Путь моей жизни. Воспоминания Митрополита Евлогия(Георгиевского), изложенные по его рассказам Т.Манухиной

2 декабря Съезд закрылся, и делегаты разъехались.

Из Карловцев я проехал в Прагу. Настоятелем Пражского прихода я назначил протоиерея Стельмашенко (из Киева). Он окончил университет и Духовную Академию, а потом был директором основанной им собственной гимназии. Человек ловкий, энергичный, о. Стельмашенко успел, однако, кое с кем в приходе перессориться и возбудить к себе недружелюбное отношение. С чехами он тоже не ладил. Добывая отнятую церковную утварь, которую кто-то не хотел отдавать, он пожаловался в Министерство.

О.Стельмашенко упросил меня съездить с ним к Товарищу Министра Иностранных дел, чеху-легионеру, побывавшему в Сибири (прежде он был в Киеве врачом). Я согласился. В беседе с Товарищем Министра я старался поддержать наши законные притязания на отнятое имущество, ссылался на контракт и т. д., сказал, что хотел бы за время пребывания в Праге все уладить.

— А у вас надолго виза? — спросил меня Товарищ Министра.

— У меня виза транзитная.

— Ах, — транзитная… Тогда вы должны уехать сегодня же с вечерним поездом. Я скажу, чтобы понаблюдали за вашим отъездом… во избежание неприятностей.

Я был вынужден покинуть Прагу.

Проездом в Берлин я остановился в Дрездене. Настоятелем здесь был назначенный мною холмский священник о. Можаровский. Ему удалось сорганизовать группу прихожан, и в приходе чувствовались жизнь и теплая атмосфера. Я отслужил в воскресенье Литургию и уехал в Берлин.

Приближалось Рождество Христово. Мы стали готовиться к праздникам. Мне приходилось постоянно ездить на службы из Тегеля в посольскую церковь на Унтер ден Линден. Утомительное, беспокойное путешествие. Долгая езда на трамваях, пересадки, ожидание на пересадках, дождь, туман, на улицах грязь… В длинной рясе — беда! Помню, я сел в трамвае, распустив рясу по грязному полу, а какой-то попутчик мне по-русски: "Подбери рясу-то! Это же не Царевококшайск…" После всенощных, которые затягивались до 9 часов, приходилось возвращаться в непогоду, во тьме (фонарей было мало), шлепая по лужам, а доедешь до Тегеля, до дому еще ходьбы минут десять. Приезжал промокший, усталый. Особенно тяжко было путешествие перед обедней. Приедешь в храм утомленный, и нет свежести духа, столь необходимого для служения Литургии.

На Рождестве произошел эпизод, который мне праздник немного отравил.

В первый день Рождества зашел ко мне в комнату, где после обедни я пил чай, какой-то господин и отрекомендовался чиновником сербского посольства. Я предложил чаю. Он мне рассказал, что в посольстве на Рождественские дни все разъехались, он один, ему скучно, — вот он и пришел в наш храм помолиться. Из его реплик я заключил, что ему известны наиболее видные сербские иерархи. Узнав, что я на другой день служу в Тегеле, он сказал, что тоже туда приедет. И верно, — приехал. Я позвал его к завтраку в нашу общую столовую. Он уклонился: "Нет, уж позвольте остаться в вашей комнате… я никого здесь не знаю, мне бы не хотелось…" Я не настаивал. Во время завтрака он постучался в столовую: "Можно мне пока погулять на кладбище?" — "Пожалуйста…" С прогулки он не вернулся. Хватился я моих золотых часов, оставленных в комнате, — нет часов… Сербский посланник потом смеялся: "Ну и доверчивость!" Расследование ни к чему не привело, хоть мне и принесли альбомы с фотографиями воров. Ну где ж узнать!

30 декабря (старого стиля) я получил телеграмму с извещением о смерти настоятеля Брюссельской церкви протоиерея Александра Смирнопуло. Надо было ехать на похороны, спешно добывать визы и т. д. Я успел побывать накануне Нового года на детской елке, устроенной русско-немецким обществом, и отслужил там молебен. Новогоднюю ночь провел в вагоне. Меня сопровождал диакон Вдовенко.

Я выписал на погребение настоятеля Парижской церкви о. Иакова Смирнова. Прибыл и греческий архимандрит из Антверпена. В Брюсселе церковь маленькая, примыкающая к дому настоятеля. Певчие полубельгийцы-полурусские выговаривают слова песнопений с акцентом. За регента старичок, сын бывшего псаломщика. Похоронную процессию я повел из церкви до самого кладбища: в Бельгии это разрешается.

Я познакомился с бельгийской паствой, и она объединилась вокруг меня.

О.Смирнов попросил меня заехать в Париж. На Крещенье я служил в церкви на рю Дарю. В этот приезд я приобрел нового священника. Ко мне пришел бывший Обер-Прокурор Святейшего Синода П.П.Извольский и поведал о своем желании принять священный сан. Я был этому рад. В Париже я пробыл недолго, рукоположил Извольского в диаконы и уехал в Лондон. Здесь группа прихожан подарила мне часы, прослышав о краже моих часов в Берлине.

По возвращении в Париж я рукоположил П.П.Извольского в иереи и предоставил ему выбрать один из трех приходов: Ниццу, Флоренцию или Брюссель. В Ницце и во Флоренции у него было много близких и знакомых, Брюссель был город более ему чужой, но Брюссельский приход был наиболее ответственный — и мы, обсудив все обстоятельства, решили, что надо — в Брюссель. О.Петр был священнослужителем еще неопытным, по выражению митрополита Антония о новичках, "не отличал вечерни от "Богородицы", но это затруднение уладилось. Псаломщик Парижской церкви Стасиневич, кандидат богословия и отличный уставщик, попросил у меня разрешения последовать за о. Петром в Брюссель. Я охотно согласился. С его помощью о. Петр вскоре прекрасно усвоил устав.

В Ниццу я назначил о. Подосенова, о. М.Стельмашенко, не ладившего с приходом и чехами, перевел во Флоренцию, а о. Гр. Ломако (из Константинополя) послал в Прагу.

В этот мой приезд во Францию поднялись уже серьезные разговоры о моем переселении из Берлина в Париж. На общественно-церковных собраниях в здании нашего посольства ко мне обращались представители различных эмигрантских групп, а также и отдельные лица с просьбой обосноваться во Франции, с выражением пожеланий, чтобы я на переезд согласился. Среди этих лиц — В.В.Неклюдова, ставшая впоследствии во главе парижского сестричества. В Приходском совете был поднят вопрос о практической стороне моего переезда, о том, где мне жить, если я перееду. Старосте Лелянову пришла мысль отвести мне квартирку из трех комнаток в нижнем этаже одного из двух церковных домов при церкви на рю Дарю. Квартирка была нежилая. Одна из комнат находилась в распоряжении старосты: он там считал деньги; во второй стоял манекен матушки о. Сахарова и были сложены какие-то ее вещи; третья — кладовка.

С меня взяли слово, что на Пасху я непременно в Париж приеду.

Вернувшись в Берлин, я вновь занялся своими делами.

В конце февраля (или в марте) среди берлинской эмиграции распространился слух о прибытии кого-то из Москвы с известием, что Патриарх возвел меня в сан митрополита. Я не поверил. Но вот как-то раз на одном литературном собрании прихожан подходит ко мне протодиакон и говорит: "А ведь — верно! Приехали из Москвы какие-то коммерсанты, и в кармане у них патриарший указ на Ваше имя…" — "Вы путаете, что-нибудь не так…" — ответил я. "Нет, — верно! Завтра они приедут к вам". На другой день, действительно, указ был мне вручен. Вот его текст: