Бронюс Яунишкис - От Альп до Гималаев

Ромаса я очень жалел. С ним мне было как-то спокойнее. Мысленно я обвинял наших духовных отцов за их уловки и провокации, которыми они унижали наше человеческое до­стоинство.

На утренней молитве Ромас уже не присутствовал.

Тяжело, очень тяжело добровольно подвергать себя пыткам. Острые гвозди в ботинках изранили ступни ног. Идя в часовню, я хромал, хотя это и запрещалось правилами группы мучеников. После обеда вместо того, чтобы поливать виноградник в мона­стырском саду, я снимал со стены плеть и, распевая «Miserere mei deus, secundum magnam miserecordiam tuam» [10] [1], полосо­вал себе спину.

После этого я опоясывался цепью, которая словно кле­щами сжимала мои бедра, и ощущал приступы тошноты. Мо­лясь, я то становился на колени, то поднимался и стоял, а острые шипы, нанизанные на цепь, впивались в тело. Они иногда так глубоко вонзались в мышцы, что боль пронизыва­ла всю ногу, кололо в плечах, которые и так уже жестоко болели после истязания плетью. Казалось, что все тело горит в страшном адовом огне.

Истязая себя, я не раз думал, почему должен губить свое здоровье? Вот именно почему? Христос ведь претерпел муки за первородный грех людей, сейчас пусть каждый сам за свои грехи страдает. Может, бог и простит, ведь он милосердный. Однажды я не выдержал и поведал о своих сомнениях духовнику. Он с удивлением воззрился на меня и стал истово поучать:

- Ты должен бы радоваться, попав в группу мучеников. Вспомни святого Франциска. Живя в пустыне, он питался только кореньями, истязал себя плетью и много молился. За это Христос наградил его стигмами — святыми знаками. Каждую пятницу на его ладонях и голове открывались страш­ные раны. А когда они исчезали, Франциск молил бога вер­нуть их ему на более длительное время. Твои мысли — это дьявольская западня, берегись их, преодолевай. Найди еще более тяжкие истязания, и ты дождешься Христова благо­словения.

Наслушавшись советов духовника и возвратясь в келью, я начал еще яростнее истязать себя, так сильно стянув цепь, что, как только опустился на колени, на бедрах выступили капли крови. Сжав зубы, я молил бога, чтобы боль подольше не проходила. Может быть, и я тогда дождусь стигм?.. Соору­дят в мою честь храм, воздвигнут алтарь, люди станут возно­сить ко мне молитвы, испрашивая чудес.

Все это я проделывал с юношеским пылом и чистосер­дечием.

Однажды я потерял сознание. Когда пришел в себя, была глубокая ночь, сильно болела голова, а я дрожал как в лихо­радке. Во рту было противно, неудержимо катились слезы.

Кое-как я забрался на кровать и лег, долго ворочался на своем ложе пыток и не мог заснуть. Иногда вновь терял со­знание. Утром позвали врача, дали лекарство и посоветовали прекратить на некоторое время самоистязания.

Понемногу я отошел, только причиняли страдания неза­жившие раны. Страшно чесались спина, бедра, ступни ног. Чтобы усилить самоистязание, устав запрещал чесаться, но это было выше моих сил. Я хватал молитвенник или какой-нибудь учебник и чесал ими плечи, спину. А когда и это не по­могало, ложился на свое колючее ложе и осторожно ерзал всем телом. Иногда, конечно, только раздражал этим зажи­вающие раны. И вновь боль пронизывала меня.

Некоторые из послушников в группе мучеников не вы­держивали испытаний и просили отпустить их. Но это было запрещено, им продлевали срок новициата, как лицам недо­понимающим смысл истязаний. Попадались и такие, которые пытались сбежать из новициата, но их ловили и возвращали обратно. Духовный совет наказывал их месячным пребыва­нием в карцере, где они получали только хлеб и воду.

Я выдержал. Иной раз даже восхищался тем, что являюсь мучеником. Наставник Бирбилас не ругал меня, не принуждал работать, учителя относились ко мне внимательно, даже ди­ректор похваливал меня во время занятий, приводя в каче­стве примера, достойного подражания.

Когда учебный год закончился, наступила жара, к кото­рой я не привык. Рядовые новиции частенько отправлялись в горы, а мы, мученики, предавались медитациям в часовне.

Вначале духовные размышления мне не удавались. Я не мог как следует внутренне сосредоточиться. Мысли зачастую возвращались в Каунас. Почувствовав, что я вновь витаю в родных краях, я старался прогнать эти видения. Вот возьму и закричу: «Господи, отдай мне свой крест, и я понесу его!» Я даже начинал уже чувствовать тяжесть этого креста, мне казалось, что Мария Магдалина утирает мне лицо, а я весь излучаю свет и опять... вхожу в отчий дом. Мать припадает ко мне, обнимает, целует. Приходит отец, встает передо мной на колени и начинает молиться. Наконец-то я стал достойным поклонения. Не пропали даром мои мучения!

Подобные видения частенько навещали меня. Что это было — уничижение или гордыня? Я и сам не знал.

После долгих изнурительных упражнений я научился со­средоточиваться. Мысли ни на секунду не отвлекались в сторо­ну. Все послеобеденное время я представлял себе, как фарисеи прибивали Христа к кресту. Мне казалось, что все это я вижу наяву, даже ощущаю боль, словно это происходит со мною.

Наступило время принятия обета. Несколько дней мы готовились к исповеди. Из храма торопились в часовню, из часовни в храм. В одном месте про­износились скорбные проповеди, в другом — мы сводили счеты со своей совестью. Мы предавались размышлениям, ползали на коленях по «крестному пути», распевали жалобные песни. Казалось, что наступают последние дни нашей жизни и вскоре придет конец мира.

Нам предстояло исповедоваться за всю свою жизнь. Я не­однократно и добросовестно обдумывал каждое свое прегре­шение, которое только мог вспомнить.

«Но как быть с теми грехами, которые я не могу даже вспомнить?» — подумал я и растерялся.

Мать рассказывала, что в детстве я был шаловливым и не­послушным ребенком. Настоящий шалопай. Как же вспом­нить те прегрешения, которые я тогда, несомненно, совер­шал?.. А не исповедуешься в них — совершишь святотатство. Бог ведь все видит и все знает.

Обуреваемый сомнениями, я стал на колени у окошка ис­поведальни, но исповедующий священник как раз вышел. На его место прибыл наш наставник Бирбилас.

Я совсем расстроился. Как же признаться, что мы его обзывали «санта Барбара»?.. Не раз мысленно я на­зывал его предателем, подлецом и даже подлизой. Сейчас он может не дать мне отпущение грехов. Тогда не спасет меня и звание мученика. Отправят обратно в Литву, как Ромаса.

Исповедовался я долго. Рассказывал о мельчайших пре­грешениях в отношении родителей, учителей и даже друзей. Волнуясь, я рассказал и о том, как обесчестил святые облат­ки, ища в них тело и кровь Иисуса Христа. Признался также и в том, что во время медитаций мыслями витал в Каунасе на набережной Немана.