Бронюс Яунишкис - От Альп до Гималаев

— А как объясняет твой безбожник? — спросил я тихонь­ко Ромаса.

— На литовском, — усмехнулся он.

— Врешь, — ответил я. — Литовский язык возник гораздо позднее. Нам это объясняли на курсах самообразования. А Адам и Ева вообще жили кто знает когда.

— Но литовский язык во многом схож с латинским: peda -pes (стопа), dantis — dins (зуб). Вот видишь!

Мы оба улыбнулись. Ромаса я полюбил еще больше. Его замечания были иногда неожиданными, но зато точными. Без них мне вроде бы чего-то не хватало.

В свободное послеобеденное время мы условились с Ро-масом поиграть в мяч в спортивном зале, а он куда-то исчез. На спортивной площадке, где обычно играли в волейбол, я его не нашел. Заглянул в часовню, где в это время, как прави­ло, молились провинившиеся, но не увидел его и там. Зато встретил Казимираса Бурнейку, очень тихого и послушного мальчика, подлинное воплощение послушника. Я хотел было пригласить его на тренировку, но потом решил, что такой слюнтяй нам в команде не нужен. Наконец я увидел Ромаса и грозил ему. Он мне ответил тем же. Ромас готов был пройти мимо меня не задерживаясь. Какая муха его укусила?

— Чего ты сердишься? - я преградил ему дорогу.

— Предатель! — бросил он мне в лицо.

— Что ты сказал?.. Я?..

— Да, ты!..

— Подумай, что ты говоришь!

— Эх ты, ангел-хранитель! — не переставал обвинять меня Ромас. — Настоящий предатель! Настоящий!

— Не выдумывай, говори прямо, это кому же я на тебя донес? Наставнику или духовнику?

— Директору! Не хочу с тобой и разговаривать! Доносчик, подлиза! Стараешься, чтобы тебя похвалили на уроках латы­ни. Я тоже могу изучить латынь. Не велика премудрость.

— Неправда, я не предавал тебя! — возмущался я.

Я пытался вспомнить, с кем мне доводилось разговари­вать о Ромасе. С мальчиками? Правда, меня приглашал духов­ник на разговор по душам. Он расспрашивал меня о родите­лях, братьях, не соскучился ли я по ним. Интересовался, ка­кие вопросы возникают во время занятий по закону божьему. Хотел выведать, не насмехается ли кто над святыми деяния­ми. Пытался даже обвинить меня в том, будто в комнате для умывания я утверждал, что Христос всего лишь полубог, так как его мать была простой еврейской девушкой. Был такой разговор, но так шутил Ромас. Однако я его не выдал, хотя духовник уверял, что бог все знает и нечего тут скрывать.

— Казимирас Бурнейка! - внезапно осенило меня. — Он всегда ведет себя как святоша. Такие частенько и бывают предателями.

— Что ты! Он и слова плохого ни о ком не скажет. Такой тихоня!

— Разве ты не знаешь, что в тихом омуте черти водятся? Это он! Только он! — спорил я с Ромасом. — Я не раз его по­дозревал.

— Неужели он может быть таким подлецом?! — Ромас рассвирепел, но вместе с тем обрадовался, что предателем оказался не я. — Надо попытаться, чтобы он сам в этом при­знался.

— Попытаемся!

Мы помчались в читальню, но Бурнейки там не нашли. Заглянули в часовню, но и там его не было. Наконец застали парнишку на спортплощадке. Усевшись на качелях и отталки­ваясь одной ногой, он тихонько раскачивался.

Подойдя к нему, мы, ухватившись за веревки, останови­ли качели.

Я двинул Бурнейку в спину кулаком, и он слетел с каче­лей. Когда он удивленно посмотрел на меня, я угрожающе заявил:

— Становись на колени и исповедуйся в грехах. Посмотрев на меня, потом на Ромаса, он упал на колени, наклонил голову и крепко сжал губы. И все-таки молчал. Он не оправдывался, но и не говорил. Руки так и чесались, чтобы его отдубасить.

— Исповедуйся, жаба, а то ночью сотру в порошок, — про­цедил я сквозь зубы.

Казимирас еще больше сгорбился. Щеки дергались и дро­жали, по ним катились слезы, но он не проронил ни слова.

— Ну! — я поднес кулак к его носу. Бурнейка задрожал от страха и пролепетал:

— Разве Ромас не сказал, что Христос не бог, а ребенок девки?

— Ах ты, ангел-хранитель! Не я так говорил, а мне в де­ревне говорил об этом один безбожник. На же! — И Ромас, не сдержавшись, двинул Бурнейку по спине кулаком. — Сколько сребреников получил Иуда за то, что предал меня?.. Убью тебя, дьявол.

— Я... Я не хотел, — размазывал слезы Казимирас. - Это наставник Бирбилас заставил. Он говорил, что быть ангелом-хранителем — это божеское занятие...

— Ты предатель, шпик, а не ангел-хранитель, — выговари­вал ему в сердцах Ромас. — Что, и пошутить уже нельзя? За то, что донес, завтра прополешь мои пять грядок красного перца. А если еще раз донесешь, синяков тебе не сосчитать. Сможешь подаваться прямехонько в святые. Попробуй толь­ко, я на тебя напялю ореол мученика.

— Я больше не буду предавать, — пробормотал Казими­рас, вытирая слезы. — И ангелом-хранителем не буду.

— Ангел-хранитель все равно будет нужен, — вмешался я. — Так лучше будь им и дальше. Но только не обо всем доноси, что уши слышат, что видят глаза. Не будь подлецом, который коварно нападает исподтишка. У, выродок!

— Я никогда на вас не стану жаловаться, никогда, — бо­жился Казимирас.

Мы повернулись и ушли, оставив Казимираса стоящим у качелей на коленях. Противно было смотреть на него.

Наставник Бирбилас объяснял нам монастырский устав. Одно из основных его требований — это со­блюдение целомудрия. Монах не вправе создавать семью, ему запрещается даже думать об этом. Бо­лее того, он обязан отречься даже от родителей и родных, так как духовных отцов и братьев он находит в мо­настыре. Христос был одинок среди своих учеников, и даже Марию, свою мать, он не выделял среди других, называя ее просто женщиной. Каждая женщина, как учил раннехристиан­ский богослов Тертуллиан, является «вратами ада», поэтому «необходимо обречь себя на одиночество, даже если из-за это­го прекратится род человеческий». Все зло мира воплощено в женщине. Из-за грехопадения Евы человечество терпит теперь и мучения, и болезни, и все другие несчастья. «Грех ведет свое начало от женщины, и только из-за нее все мы обречены на смерть».

— Женщин следует избегать, — подчеркивал наставник. — Их взгляды притягивают как магнит. Весьма важно не по­падать в создаваемое ими духовно-электрическое поле, в ко­тором особенно активно подвизается дьявол.

Затем он объяснил, что ад — это место вечных мучений. Ад находится в недрах земли, в самом ее центре, в самом горячем ее месте. Обреченные все время варятся в громадных котлах с кипящей смолой. Потерявший целомудрие монах также будет там гореть вечно.

К потере целомудрия ведут желания, мысли, воспомина­ния, страсти, даже эротические сны. Твоя вина тем тяжелее, чем большую свободу ты даешь своим глазам, посещая не­пристойные фильмы, читая запрещенные книги, и ушам, при­слушиваясь к расточаемым тебе похвалам, увлекаясь песнями о любви. Не меньший грех, когда дается воля языку, когда произносятся двусмысленные слова, соблазнительные речи... Необходимы умеренность и воздержание во всем - в еде, сне, отдыхе. Лучше чаще поститься, чем, объевшись, видеть гре­ховные сны.