Андрей Разин - Зима в стране "Ласкового мая"

Итак, композитор был спасен. Но что он без Юры Шатунова?! Мы погрузились в автобус и направились в школу-интернат № 2, где продолжал числиться ученик 7-го класса Юра Шатунов. Директор Тазикенова еще ни разу не видела в своем заведении такое обилие начальства. Отлавливать Шатунова она вызвалась лично. Попугав ее все тем же «Пипл Уик» я отправился по бывшим станциям оренбургского казачьего войска. Следы Юры то объявлялись, то исчезали. Мальчишку видели ночующим в стоге сена, на чердаках, возле бахчи. Но, наверное, легче найти иголку в стоге сена, чем в июле отыскать человека в безбрежной южно-уральской степи.

Однако, у меня появилась надежда. Я поклялся, что остаток жизни посвящу тому, чтобы мальчик, спевший «Белые розы», не исчез навсегда в оренбургской глухомани.

Строжайше проинструктировав Тазикенову держать руку на пульсе событий, я полетел в Москву. Чернавский, увидев меня в костюме, понял, что «Рекорд» стоит на пороге грандиозного шухера. Но даже высокомудрый Чернавский не мог объять всей грандиозности моей идеи. Мы написали письмо на имя заместителя министра просвещения РСФСР Генриха Дмитриевича Кузнецова с просьбой перевести Юру Шатунова в Москву в школу-интернат.

— Охота тебе возиться с такой мелочью? — спросил Чернавский.

— Охота, — ответил я и поехал в старый особняк, освященный мемориальной доской с барельефом Н.К.Крупской. Без иронии скажу, что там до сих пор витает дух заботы и участия. Генрих Дмитриевич принял мой рассказ близко к сердцу. И не стал усложнять дело. На следующий день я имел официальное распоряжение Минпроса, и теперь мне не нужны были ссылки на пресловутый журнал «Пипл Уик». Когда есть такие люди, как Кузнецов, можно обойтись без мистификации.

Отлов Юры мы начали с понедельника. Готовая к бою Тазикенова выписала самый лучший в Оренбурге автобус, который уже через час стал припадать на четыре колеса. Мы решили объехать всю область по часовой стрелке, последовательно просматривая каждый пункт. Я чувствовал себя участником сафари. Древние деды, бывшие урядники казачьего войска, ломали головы над моей профессиональной принадлежностью. С одной стороны, мои запыленные доспехи наводили на некоторую подозрительность, с другой стороны желтый портфель, взятый напрокат у Чернавского, заставлял их становиться во фрунт. Население помогало с энтузиазмом. Но шли дни, как говорил поэт, в июль катилось лето, а Юркины следы были незаметны.

И все-таки моя настойчивость была вознаграждена. В один прекрасный денек мимо нас на стареньком «Минске» протарахтел одетый в живописные лохмотья подросток. За спиной у него болталась гитара. Черт побери, кто это мог быть, как ни Юрка Шатунов? Я чуть не вырвал у водителя руль, и вскоре мы поравнялись с мотоциклистом. Дальше все развивалось по законам вестерна. Я открыл двери и, рискуя выпасть, вступил в переговоры с испуганным мальчишкой, который выжимал из своего мотоцикла все, на что была способна старая тарахтелка.

— Юра, остановись! Мне надо с тобой поговорить…

— На фиг! Ты из милиции.… Заберешь меня…

— Я из министерства культуры…

— На фиг!

Содержательный разговор закончился едва не трагически. Мотоцикл вильнул, и Юра оказался в маленьком овражке у дороги. Не помню, как я добежал до него.

— Живой?

— Живой, — пробормотал Юра. — Чего тебе надо?

И у меня пропали все заготовленные слова. Взглядом матерого детдомовца я сразу определил, что этот мальчишка перенес в жизни столько плохого, что не поверит ни одному слову. Я и сам был таким.

— Возьми вот это, — я протянул ему деньги, и быстро черканул свой московский адрес, — купишь билет, приедешь в Москву. Будешь учиться, и петь… Я тебе помогу.

Он впервые глянул на меня без ожесточения. И этот взгляд я чувствовал всю дорогу до Оренбурга и был уверен, — Юра Шатунов поверил мне. Сережа Кузнецов помог ему взять билет, проводил со своей мамой на поезд. Это была первая в жизни железнодорожная поездка будущей суперзвезды…

В Москве он не без приключений нашел мой дом. Теща сказала:

— Андрей, к тебе какой-то мальчик.

Я вышел в прихожую и увидел Юру.

Мое самое яркое детское воспоминание — это конгресс всего светлоградского детдома по написанию письма в адрес Аллы Борисовны Пугачевой. Обычно в детдоме такими пустяками не интересовались, а все забавы крутились вокруг игры в войну. Правда, от обычных детских игр наши отличались крайней жестокостью. Меня самого однажды взяли в плен и приговорили к расстрелу. Приговор был нешуточный. С расстояния в пять метров в меня выстрелили обрубками проволоки из гигантских размеров поджига, бившего не хуже, чем пиратский мушкет времен капитана Флинта. Слава Богу, у палача дрогнула рука, и мне лишь чуть не вырвало плечо. До сих пор стесняюсь раздеться. Впрочем, страшные шрамы — это лишь видимая часть айсберга, оставшегося на память о счастливых детдомовских временах. Когда я читаю о том, что детям в городах мало уделяется внимания в смысле удовольствий, мне всегда вспоминается мой товарищ по несчастью Андрей Фомин. Его били, кажется, с тех пор, как он начал ощущать себя. В детских домах идет своя, скрытая от взрослых жизнь с железными законами, которые выдержать было бы трудно и Маугли. Например, младшеклассники, которых кормят чуть лучше, обязаны выносить для старшеклассников из столовой масло, конфеты. Кодекс чести к этому обязывает, а кулаки старшеклассников ежедневно подтверждают. Те, кто не выносит детдомовских деликатесов, становятся должниками и попадают в унизительную зависимость от своего партнера. Так повелось исстари. Бунты исключаются, поскольку возмездие бывает страшным. Но вот тщедушный Андрюшка Фомин восстал. Конечно, не потому, что ему нужно было масло, — начхать ему на этот желтенький кусочек, с которого и так уже получили свое кладовщики, поварихи и вся челядь, которая смотрит на детдом как на приварок к своему хозяйству. Фомин забастовал принципиально. И его стали бить. Станьте на место мальчишки, которого каждую ночь истязают, и больше всех страхов на свете он боится наступления ночи. Помню, что я старался хоть как-то облегчить его участь, но что я, такой же заморыш, мог сделать против старших, объединенных жестокостью и пониманием прав на привилегии? Ведь их тоже в свое время безжалостно били, привязывали к койкам, делали "темные".

Меня до сих пор изумляет, как Андрей не сошел с ума, выжил в этой мясорубке. Да еще сохранил добрый нрав.

Впрочем, вся детдомовская жизнь не поддается никакой логике. Я и сам удивляюсь, как уцелел, после того как наш очередной побег закончился неудачей и меня, третьеклассника, ребята бросили в развалюхе-овчарне, приютившейся у подножия какой-то горы, где я три дня голодал, а потом еле выбрался к дороге и потерял сознание в автобусе. Ничего, нашлись добрые люди, откормили, вновь доставили в детдом. Честно говоря, я надеялся, что они, может быть, оставят у себя, усыновят. Но мне с этим не везло, хотя до пятого класса мечтал стать чьим-нибудь сыном. Представлял себя на прогулке с папай и мамой, думал, как буду работать на огороде, помогать им. Но мечты мечтами, а директор, которая решила меня усыновить, вдруг заболела раком и умерла. Она лечилась в Кисловодске — это больше ста километров от детдома. Как-то она сказала, что очень любит духи "Лесной ландыш". Я решил сделать подарок. Духи стоили шесть рублей, и мне пришлось изрядно покрутиться. Чуть ли не просил милостыню, продал казенную курточку, но в конце концов наскреб денег на духи и на автобус. Приехал, нашел больницу. Свою несостоявшуюся маму я еле узнал. Не смог сказать ни слова, сунул духи и выбежал. Потом родственник директора рассказал, что "Лесной ландыш" нашли у нее под подушкой.