Эрнест Джонс - Жизнь и творения Зигмунда Фрейда

Затем наступил черед Министерства внутренних дел. К моему огромному облегчению, но не к моему удивлению, сэр Сэмюэл Хор без какого-либо колебания проявил присущие ему филантропические свойства и дал мне карт-бланш заполнить документы с разрешением на въезд, включая разрешение на работу, для Фрейда, его семьи, его слуг, его личных врачей и определенного количества его учеников с их семьями.

Оставалось еще более трудное дело — получить от нацистов разрешение на выезд. Последовали почти три месяца напряженного ожидания, несомненно, еще более напряженного для тех, кто ожидал этого разрешения в Вене. Фрейд нанял в адвокаты своего друга д-ра Индру, который сделал все возможное. По счастью, немецкий комиссар, д-р Зауэрвальд, яростный антисемит, назначенный нацистами наблюдать за приготовлениями, включая сложные финансовые вопросы, также оказался полезным, и по одной любопытной причине. Ранее он изучал химию в университете под руководством профессора Херцига, одного из старых еврейских друзей Фрейда, и проникся к нему огромным уважением и любовью. И эту любовь, как он говорил, он теперь перенес на Фрейда. Хотя Зауэрвальд знал, что Фрейд хранит деньги за границей, он с огромным риском для себя скрывал этот факт до тех пор, пока Фрейд не выехал из страны, а его вещи были высланы в его адрес, после чего Фрейд мог спокойно отказать нацистам в их просьбе вернуть им эти деньги.

Мари Бонапарт и Анна Фрейд просмотрели все бумаги и переписку Фрейда и сожгли те из них, которые нашли не стоящими того, чтобы брать их с собой в Лондон. Прежде чем они получат необходимую для отъезда Unbedenklichkeitserklarung [189](!), нацистские власти требовали выплат огромных сумм денег под воображаемым предлогом налога с доходов, Reichsfluchtsteuer [190]и так далее, заплатить которые было не по карману Фрейду. Но они угрожали в противном случае конфисковать библиотеку и коллекцию Фрейда. Поэтому Мари Бонапарт ссудила некоторую сумму австрийских шиллингов для этой цели.

Инквизиция проводилась очень тщательно. Когда, например, нацисты обнаружили, что Мартин Фрейд безопасности ради содержал склад для хранения тиража «Собрания сочинений» в нейтральной стране, Швейцарии, они настояли на том, чтобы Мартин и его отец написали предписания, чтобы все его содержимое было перевезено назад в Вену, где эти книги, более или менее церемониально, сожгли. Конечно, счет Фрейда в банке был конфискован.

Американский поверенный в делах господин Уайли зорко наблюдал за всем происходящим. Он позвонил Фрейду в тот самый вечер, когда нацисты впервые вторглись к нему в дом, что мы описали выше, а когда была арестована Анна Фрейд, он вмешался по телефону, и небезуспешно. Один из сотрудников Американской лиги сопровождал Фрейда на его пути от Вены до Парижа. Мы не знаем, была ли такая поездка случайной или официальной, но он сделал все, что мог, чтобы обеспечить Фрейду комфорт во время этой поездки.

Мартина Фрейда часто вызывали в гестапо для расспросов, но его никогда не задерживали там на ночь. Более серьезным был тот страшный день, когда гестапо арестовало Анну Фрейд и продержало ее там целый день. Это явно был самый черный день в жизни Фрейда. Одна мысль о том, что самый дорогой для него человек на свете, от которого также он столь сильно зависел, может находиться под угрозой пыток и депортации в концентрационный лагерь, что столь часто случалось, была почти непереносимой. Фрейд провел целый день, шагая взад и вперед по комнате и выкуривая огромное количество сигар, чтобы заглушить свои эмоции. Когда она возвратилась в семь часов вечера того дня, он более не мог их сдерживать. Однако в его дневнике за этот день, 22 марта, есть лишь одна лаконичная запись: «Anna bei Gestapo».

За эти годы между отцом и дочерью установились особо близкие отношения. Оба испытывали крайнее отвращение ко всему, напоминающему сентиментальность, и были в равной степени сдержанны в проявлении любви. Между ними царили глубокое молчаливое понимание и симпатия. Это взаимное понимание, по-видимому, было громадным, между ними существовала почти телепатическая молчаливая коммуникация, когда глубочайшие чувства и мысли могли быть переданы едва заметным жестом. Преданность дочери была столь же абсолютной, как и понимание этой преданности со стороны отца и та благодарность, которую она рождала.

Существовало много способов убить тоскливое время ожидания. Фрейд просмотрел свои книги, отобрал те из них, которые желал взять с собой в Лондон, и избавился от тех, которые более не были ему нужны. Несколько лет тому назад эти последние книги были найдены в одном книжном магазине, и Нью-Йоркское общество приобрело их, чтобы увеличить свою библиотеку. Фрейд внимательно изучал карту Лондона и справочники по нему. Он и Анна закончили перевод книги Мари Бонапарт «Топси », которую Анна начала переводить около полутора лет тому назад. Затем Анна Фрейд перевела книгу под названием «Бессознательное», написанную Израилем Берлином, а Фрейд лично перевел главу о Сэмюэле Батлере. Это была первая работа такого вида, которую Фрейд делал со времени перевода им работ Шарко и Бернгейма, сделанного столь много лет тому назад. Затем была еще корреспонденция. Мне он написал:

Сегодня от Вас прибыли два письма, Анне и мне. Они наполнены столь живительной добротой, что я испытываю желание написать Вам сразу же, не ожидая какого-либо внешнего повода, а по внутреннему побуждению.

Меня иногда беспокоит мысль о том, что Вы можете думать, будто мы считаем, что Вы просто хотите исполнить свой долг, без нашей высокой оценки тех глубоких и искренних чувств, которые выражаются в Ваших действиях. Я уверяю Вас в том, что это не так, что мы знаем о Вашей дружелюбности, ценим ее и отвечаем на нее полнейшей взаимностью. Это первое выражение моих чувств, ибо между преданными друзьями многое должно быть очевидным и не нуждающимся в выражении.

…Я также работаю по часу в день над своим Моисеем, который мучит меня как «злой дух». Хотелось бы мне знать, смогу ли я когда-либо закончить третью часть этой книги, несмотря на все внешние и внутренние трудности. В настоящее время я не могу в это поверить. Но кто знает?

В мае, когда шансы на получение разрешения на выезд стали более обнадеживающими, Фрейд писал своему сыну Эрнсту в Лондон:

В эти черные дни нас ободряют две перспективы: соединиться со всеми вами и — умереть на свободе [191]. Иногда я сравниваю себя со старым Иаковом, которого в преклонном возрасте его дети привезли в Египет. Остается надеяться на то, что результат не будет тем же самым, — исходом из Египта. Пришло время, чтобы Ahasuerus [192]нашел себе где-то пристанище.

Остается еще увидеть, насколько мы, старики, сможем справиться с трудностями по устройству нового дома. Ты поможешь нам в этом. Ничто не гнетет так сильно, как задержка отъезда. Для Анны такой переезд, несомненно, не представит большого труда, а это главное, ибо все это предприятие не имело бы иначе никакого смысла, так как троим оставшимся из нас от 73 до 82 лет.