Алекс Гарридо - Зигмунда Фрейда [СИ]

Меня зовут Зигмунда Фрейда. И я этим горжусь. Взрослые часто не понимают. Шокируются (приемная мама объяснила мне, что говорить так правильнее, чем «это их шокирует»). Крутят пальцем у виска и ругают приемного папу. Это он дал мне такое имя. Они не понимают, как много значит для меня быть Зигмундой Фрейдой. По крайней мере, когда они слышат мое имя, они перестают так пристально украдкой разглядывать мое лицо — их мозг занят другим процессом.

Я не знаю, сколько мне лет.

Я страшная.

Мама говорит, что люди так смотрят на меня, потому что боятся. Папа тоже боится. Но он говорит, что справится с этим. Я ему верю. Если бы он сказал, что не боится, я бы ему не верила.

Поэтому люди все смотрят и смотрят на меня, не могут оторваться.

Мама и папа у меня приемные. Но я не буду все время повторять про это. Я это знаю, и вы теперь это знаете, ну и всё.

Они тоже смотрят на меня. Но они не делают вид, что не смотрят. Я не знаю, боится ли мама. Она говорит, что, наверное, тоже боится, но ей трудно себе в этом признаться. Папа смелее мамы. Он называет меня «маленькая мисс Смерть». Когда он так говорит, мне меньше страшно, чем обычно. Он с этим справится.

Одна такая требовала убрать меня с детской площадки. У нее было такое лицо, как у мамы, когда она раздавила таракана. Зато осу она поймала в коробку от сыра и выпустила с балкона. А эта не выпустит. Она хотела, чтобы меня убрали. Как будто я собачья какашка. Мама предложила ей обратиться в суд, но другие родители стали уводить детей. Им пришлось повозиться, потому что я лучше всех умею строить песочные домики. У нас дома есть песочница, и качели, и даже бассейн. Но мне нравится играть с другими детьми. У них не получается строить из сухого песка, но если я помогаю, можно построить целый город с башнями и тоннелями для машинок. Без меня машинки не проедут через длинные подкопы, где рукой не достать. И песок осыпается. Но мне нравится это делать только с другими. Тогда больше радости, еще от них. Я сказала маме, чтобы она не плакала, что мне не так уж и обидно. Мама сказала, что плачет, потому что не может порвать эту суку на тряпки. Я уже знаю, что с живыми так делать нельзя.

Для праздника мама сшила мне юбку, как в балете про Жизель. Она летает, как пушинка. Я как будто летаю, как пушинка. В ней красиво кружиться и потом можно умирать, надо вот так лечь и вытянуть руку и делать плавные волны, вот так. Я летала в парке и кружилась, и несколько раз начинала умирать, но хотела умереть получше и начинала сначала. А когда у меня получилось, и я вот так опустила голову на скрещенные руки, ко мне подошла одна женщина на каблуках и стала говорить, как красиво я танцую, умница, и какая красивая моя синяя юбка. Я встала и начала делать поклоны, а она взвизгнула и убежала. Папа сказал, что зря ее родители разрешают ей ходить без памперса, ей еще рано. Мама хохотала, как сумасшедшая.

Больше всего мне нравятся балетные юбки, только не плоские, как тарелки, а наоборот, пушистые и мягкие, как облака, как у Сильфиды или у Жизели, когда она умерла. Я все балеты смотрела, и папа иногда приносит новые диски. Мама сомневается и переживает. У нее есть папа, поэтому ей можно. Папа говорит, что мы не можем держать меня всю жизнь взаперти. Он говорит: им придется подвинуться. Мама говорит, что я такая маленькая. А папа: жизнь уже происходит. Мама с ним не спорит, это она просто переживает, что меня обидят, а папа считает, что надо уже начинать жить, мир первым меняться не начнет, надо его пошевелить. Он говорит: не мы это выбирали. И лучше признать уже, что мне некуда деваться, придется жить, как есть. И нечего откладывать жизнь на потом, никакого потом нет, всё уже сейчас.

На самом деле они и выбирали. Они ведь приемные. Они сами выбрали меня и никогда никому не отдадут. Поэтому папа подхватывает меня и поднимает над головой и кружится, это я его научила. А я ногу подгибаю, а руки вытягиваю вот так. Мне это больше всего нравится. Мама говорит, ну мы артисты!

Я не знаю, кто я.

Мои-то меня никому не отдадут.

Папа очень ругается, когда детей отдают. Мама говорит, не кипятись. Мы сами выбирали, сами так решили. А у других не было такой форы. Вдруг случилась беда с их жизнью, их застало врасплох. Папа говорит: у них всегда есть возможность выбрать. В любой день. Даже сегодня. Опять ты меряешь других по себе! — сердится мама. Они и выбирают, сегодня. Это твой выбор, а у других может быть другой. Папа что-то молчит в ответ, а мама объясняет: право сказать «да» подразумевает и право сказать «нет», хоть это тебе и не нравится.

Они часто разговаривают по ночам. Я не подслушиваю. Я их слышу всегда. Они не знают об этом. Однажды папа сказал, что каждый человек имеет право на такое место, где его никто не видит и не слышит. Я не могу дать ему такое место. Но я не рассказываю ему, что слышу. Это считается. Иногда я закрываю уши, хотя это совсем не похоже как сделать это руками. И это мой собственный секрет. Мама говорит, что я имею право на свои секреты. Но вот, он у меня есть.

Я их слышу все время.

Только их. С кем они говорят — нет, не слышу, ничего вообще. Похоже, когда говорят по телефону: слышу, о чем они спрашивают, слышу, что отвечают, но ни вопросов, ни ответов с той стороны не слышу. Так и всегда, не только с телефоном.

Слышу папу. Он почти всегда молчит, иногда поет псалмы, у него очень красивый голос и поет он очень душевно. Только я не могу разобрать слова. Они утекают наверх, как пар. Я слышу только голос.

Позавчера он выбирал подарки на Рождество, теперь я всё знаю! Но я ему не скажу. И я честно-честно-пречестно стараюсь не радоваться заранее, чтобы все было по-настоящему. Как будто бы я не знаю. Я сама себе не знаю. Человек имеет право, чтобы его не слышали, это даже лучше для меня. Но я ведь не могу знать заранее, про что он будет говорить? А все время с закрытыми ушами невозможно, или там зажмуриться — ну как тогда ходить? И всё неудобно делать. Вот когда он приходит к одному человеку, не скажу, как его зовут, тогда я обязательно закрываю уши и целый час сижу, как мышка. Зато всегда слушаю, как он пыхтит и вздыхает в спортзале, он говорит много слов, которые мне говорить нельзя, я составляю список, чтобы не ошибиться.

Слышу маму, когда она на работе. Она подолгу молчит, у нее такая работа — молчать. Иногда задает странные вопросы. Как тебе это? Как тебе с этим? Как тебе в этом? Я не слышу, что ей отвечают. Оставайся с этим, говорит мама. Я вижу, как будто слёзы подступают к твоим глазам, но ты их не выпускаешь, говорит мама. Что тебя заставляет делать это? У нее такая работа, задавать странные вопросы, которые люди сами себе не задают.