Виктор Степанов - Юрий Гагарин

Савелий Иванович, то ли голосом, то ли походкой похожий на брата, на их отца, встретил радушно. Тут же накрыли на стол.

— Вы сначала подзакрепитесь, — отцовское, — отдохните с дороги, а потом за дела, — покряхтывал Савелий Иванович. И это его спокойствие передалось Юре — все будет хорошо, все само собою уладится. Был, кажется, субботний день, хлопоты об устройстве в училище отложились сами собой, а в воскресенье сестры Тоня и Лида повезли своих двоюродных показывать столицу.

Опять сияющая огнями, пахнущая разноцветным камнем прохлада метро. Доехали до станции, которая потом надолго, пока не освоится, станет для Юры ориентиром в Москве. Площадь Революции. Вот оно, время, застывшее в бронзе: матрос, перехлестнутый крест-накрест патронными лентами, рабочий-красногвардеец с винтовкой… А когда поднялись и вышли в сияющий, шумящий многоголосицей день, завернули налево, за угол какого-то старинного краснокирпичного здания, Юрий обомлел: перед ним была Красная площадь. Узнал ее сразу по Спасской башне с золотым окружьем часов, с красной звездой наверху, из рубина, как бы внезапно взлетевшей в синее небо над серой древней брусчаткой. Странно, здесь земля действительно почему-то казалась выпуклой, скругленной по радиусу всей планеты. Взошедший на эту площадь был как бы виден всем людям на свете.

У Мавзолея Ленина дожидались, пока сменится караул. И Юрий, наслышанный об идеальной выправке часовых, о том, что стоят они не шелохнувшись и не мигая, долго всматривался в лица — так оно и было, только однажды ему показалось, что стоящий справа военный как бы чиркнул на мгновенье остановленным взглядом.

В этот день Мавзолей был закрыт, и они пошли в Музей Владимира Ильича Ленина. Юру особенно взволновали два экспоната: прокопченный чайник, в котором на костре в Разливе Ильич кипятил чай, и пальто, кое-где приштопанное.

Из тихих залов, где даже разговаривать нельзя было громче, чем полушепотом, они снова вышли в московский день, и взявшая на себя роль экскурсовода Тоня решила покормить своих подопечных, нет, не обедом, — она вручила каждому по мороженому на палочке и по куску теплого поджаристого батона. Такого Юра отродясь не едал!

А вечером щедрый ужин, приготовленный хлебосольной женой Савелия Ивановича Прасковьей Егоровной. И разговоры, и расспросы, и воспоминания, пока в сладкой дреме не начали слипаться глаза.

— Ложись, Юраша, спи спокойно, племянничек, утро вечера мудреней…

Но понедельник оказался не только тяжелым днем. Он вселил в Юру тревогу. Выяснилось, что во все ремесленные училища Москвы набор окончен, да и принимали туда строго с семью классами. Возвращаться назад? Юра представлял, с какой насмешкой встретит отец: «Вот так-то, столичной жизни, сынок, захотел…» Мать, конечно, погорюет, посочувствует ему. Зоя, Валентин — у них свои семьи. Смириться, опустить глаза, собрать портфель и пойти в седьмой — учителя обрадуются, ведь они отговаривали, настаивали, чтобы он продолжал учиться. Но это что же, опять сесть на родительские хлеба?

Никогда еще Юра не пребывал в подобном смятении и никогда еще не чувствовал он себя таким одиноким, бессильным. Посоветоваться бы с Валентином, но тот в надежде, что все уладится, уехал в Гжатск.

Оставался единственный выход.

— Тоня, — попросил он, — давай поищем еще, я в любое пойду… — И сестра поняла брата и приняла его сторону.

— Он уже на пути, он уже не может, не имеет права вернуться, — сказала она отцу.

Прасковья Егоровна отвела полный горечи взгляд.

— Да пусть живет сколько хочет, — встрепенулся Савелий Иванович. — Кто ж его гонит?

Вдвоем, теряя терпение, сменяя друг друга, они снова принялись названивать по разным адресам — ответ был прежним, глухим как стена: «Мест нет, обязательное условие — семилетка».

Тоня быстренько собралась, куда-то уехала. Вернулась возбужденная, с решительным видом схватила за руку Юру:

— Едем в Люберцы. Там есть ремесленное, куда берут с шестью классами.

Они сошли с электрички в подмосковном городке, чем-то напоминающем Гжатск. От вокзала до училища было недалеко. Возле кирпичного двухэтажного здания толпились мальчишки. Уже объявили экзамены, в списках поступающих подводили черту. Первое, что они увидели, — пришпиленное к дверям объявление: «Прием документов закончен».

Отстраняя ожидавших приема, Тоня вошла в кабинет завуча. Пока шли переговоры, и, судя по доносившимся голосам, довольно воинственные, Юрий успел познакомиться с тремя-четырьмя мальчишками и уже консультировал их по арифметике.

А баталии там, за черной дерматиновой дверью, разгорелись вовсю. Оружие Тони — табель успеваемости Юрия со сплошными пятерками. Оборона завуча: огромный наплыв москвичей, в большинстве с семилеткой. Хорошо, если мальчик и сдаст экзамены, общежитие не гарантируется. Тоня вышла с победой.

Распаленная, она выскочила из кабинета и в упор спросила братишку:

— Можешь сдавать сразу? Сейчас! Готовиться некогда.

Юрий сдал экзамены на «отлично».

Спустя много лет в Люберецком ремесленном училище припоминали: «Вакансия оставалась единственной — в литейную группу, где дым, пыль, огонь, тяжести… По силам ли такому мальчишке? Но он не только согласился, он настаивал, и мы его приняли». Действительно, Юра поступил в группу, в которую не все-то охотно шли. Он проявил характер, настойчивость, так активно поддерживаемые сестрой. В мальчике выявлялось будущее, чисто гагаринское. Не правда ли, уже тогда он шел к своей цели с двойной, а то и тройной перегрузкой. Судьба испытывала его, заставляла обязательно что-нибудь одолевать. И он выдержал: мечтал о Москве, очутился в Люберцах, хотел учиться на токаря или слесаря, зачислили в группу литейщиков.

Преодоление…

Однажды москвич из группы токарей — рыжий, с девчоночьими застенчивыми глазами парень, — неизвестно почему питавший к Юре симпатию, подвел его к своему станку, быстро и толково объяснил, что такое передняя бабка, каретка, суппорт, резцедержатель, показал включение и даже разрешил попробовать поработать. Юрий нажал на черную кнопку, станок вздрогнул, патрон завертелся, и Юра, забыв про все на свете, подвел к болванке резец. От металла тут же взвилась тонкая синевато-серебряная, как дождь на новогодней елке, стружка. Еще нажатие на штурвальчик — и новый фейерверк стали.

— Красота-то какая! — проговорил Юрий, неохотно отходя от станка.

Паренек выдвинул из шкафа ящик и достал какие-то инструменты, похожие то ли на гаечные, то ли на разводные ключи.

— Это штангенциркули, — проговорил он, не без гордости передвигая хомутик линейки. — Один с точностью измерения десятая миллиметра, другой — пять сотых. Приходи еще, будем учиться растачивать втулки.