Виктор Степанов - Юрий Гагарин

Поезд в Оренбург отходил раньше, чем тот, что на Север. И они долго бродили по шумному Казанскому вокзалу, потом по перрону, и Юрий, не давая выплеснуться Валиным слезам, все взбадривал ее, напевая слегка измененную им же самим песню:

Эх ты, судьба вокзальная, чемоданная, офицерская. Не выдержала, всплакнула, когда громыхнули вагонные буфера, а он пошел рядом, и побежал, путаясь в полах новой шинели, махал рукой, выкрикивал что-то. А когда растаяли на вагоне красные огоньки, сам смахнул платком со щеки — может, дождик закапал.

Сейчас, хрупая по снежку в ботинках, успокаивал себя, увещевал: куда Вале было в такую темень, в такую стужу, да и не бросать же ей медучилище. Потерпи, Юрий, до августа потерпи. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Пока ехали в автобусе до военного городка, где предписано было служить, отгонял от себя расслаблявшие мысли. Юра Дергунов расшевеливал: «Что ж ты, тезка, приуныл, голову повесил, ясны очи замутил, хмуришься, не весел?.. — И подталкивал плечом: — Что такое жена для летчика? Лишние тонны душевного веса. Вот я — холостяк, меня хоть на льдине оставь… Вольный ветер».

Небесная арка, пылающая голубыми огнями, сузилась в дверь, обитую мешковиной, с буклями пакли. В комнате за столом сидел офицер с усталым лицом у врат их судьбы. Нет лейтенанта, который не прошел бы сквозь подобные двери «кадров». Они и вправду ведут в обитель дальнейшей службы. Нередко случается, что молоденькому лейтенанту там как бы дают предписание стать генералом. Мол, дело за тобой… Впрочем, бывает и по-другому.

Обитель Юрия Гагарина представляла собой аэродром, окруженный грядой заснеженных сопок; улочки городка, прислоненные к скалам, словно переходили во взлетные полосы.

Север, Север… Примерил унты, притопнул ногой, нахлобучил шерстяной подшлемник на самые брови, облачился в теплую куртку: ну чем не Ляпидевский, а может, Каманин? Юрий был человеком романтического склада, он сказал Северу: «Здравствуй!», и Север принял его.

Что еще окрыляло? Что еще поднимало дух? Океан. Он угадывался за сопками, громоздился торосами, хотелось бежать по тоненькой тропке туда, где белело стекло прибоя, где, собственно, и кончалась земля, где в зеленоватой воде, словно кусочек сахара, плавала льдинка. Зачерпнуть обожженной ладонью — солоновато! Гжать впадает в Вазузу, Вазуза в Волгу, Волга в Урал, а Урал… Нет, не в Каспийское море, а в океан, Северный Ледовитый.

Начиналась обычная военная жизнь. Когда выпускались из училища, думали, что они уже соколы, а приехали сюда, в боевую часть, в гарнизон, оказалось, что еще соколята.

«Непроглядная ночная темень придавила землю, засыпанную глубоким снегом, — вспоминал позже Юрий, — по над взлетно-посадочной полосой не утихал турбинный гул. Летали те, кто был постарше. Так как у нас не было опыта полетов в ночных условиях, мы занимались теорией и нетерпеливо ожидали первых проблесков солнца, наступления весны. Жили дружной, спаянной семьей, наверное, так же живут и моряки, сплоченные суровыми условиями корабельного быта. Мы знали друг о друге все, никто ничего не таил от товарищей».

В комнатке бревенчатого барака их поселили троих: Юрия Гагарина, Валентина Злобина и Салигджана Байбекова, татарина из Уфы.

— Салигджан Ахмедгалиевич? — с напускной строгостью спросил Юрий, протягивая руку. — Послушай, дорогой, не обижайся, но от твоего имени язык застревает. Давай ты будешь Сергей Александрович.

И рассмеялся, вызвав ответную улыбку поначалу было нахмурившегося, отдаляющегося Салигджана. А Юрий еще добавил парку:

— Только учти — Сергей Александрович, а то, если наоборот, получится Пушкин…

Третья эскадрилья, звено старшего лейтенанта Леонида Даниловича Васильева. Почти мальчишеские приставания:

— Когда полетим? Надоело греться у печурок. Разрешите полеты, товарищ командир.

Васильев, загрубелый от здешних ветров, обветренный, на вид старше своих лет, добр, открыт, общителен, но неумолим:

— Подтяните теорию, товарищи лейтенанты, покопайтесь в двигателях. Согласен — самолеты те же, но небо другое.

И совсем по-дружески:

— Ох, какое трудное небо, ребята!

И опять серьезно, с легкой подначкой:

— Вы же сами просились на Север. Летали бы сейчас в южной лазури, а Север — это всегда ожидание.

Вызвал Юрия, полистал личное дело.

— Значит, первая специальность литейщик? Это прекрасно. Там жара, а здесь стужа. Из огня в лед. Так закаляется сталь, лейтенант Гагарин?

Юрий польщен, доверительный разговор поощряет вопросы:

— Ну, назовите примерно месяц, неделю… Честное слово, уже надоело торчать на земле.

— Земля дает силу, запомните. С земли летчик взлетает и на землю садится.

Ну что ж, если Север всегда ожидание — перебьемся. Вместе с техником Юрий осматривает двигатель, копается в сложном, тончайшем нутре самолета. Но вот соскочил со стремянки, для согрева потопал унтами по снегу, напел потихоньку:

— Товарищ лейтенант, а вы к нам в самодеятельность еще не записались? Вы же отличный тенор, — удивляется техник.

— Меццо-сопрано, — смеется Юрий, — колоратурное…

Каждое письмо от Вали — праздник. Какая это радость — перехватить почтальона и прямо на улице вскрывать промороженный конверт, читать, да нет, не читать — целовать глазами лиловые строки, пахнущие ее духами: то ли ландышем, то ли сиренью… Много ли разберешь в темноте, в этом неоновом сумраке. Но сразу дотрагивается до сердца: «Здравствуй, дорогой Юра»…

Приедет, скоро приедет!

Вчера Юрий написал заявление на жилплощадь. Пообещали. Но дом-то только закладывается. Приехать приедет, а где будут жить? «Замела метель дороги…» Да и он, какой же он летчик, опять как курсант: классы, инструкции, тренажеры, схемы. Нет уж, подожди, дорогая Валюша, ни жилья, ни полетов.

Неловко ему топтаться на месте, когда там, на солнечной стороне страны, все ринулось, устремилось ввысь. Вчера прочитал в газете: спущен на воду атомный ледокол «Ленин», длина 134 метра, водоизмещение 16 тысяч тонн, мощность главных двигателей 44 тысячи лошадиных сил. Ухнул со стапелей в Неву. Неужели причапает сюда, в Ледовитый? Фантастика! Лежал на койке один в тишине — Злобин и Байбеков ушли на дежурство, — точили, не давали уснуть мысли: «Где-то отстал, а может, свернул не в ту сторону?» Потянулся, поднял оброненную газету. На той же странице, где было рассказано об атомоходе, заметка:

«На шесть часов утра шестого декабря второй искусственный спутник совершил 460 оборотов вокруг Земли. Первый искусственный спутник на это время совершил 944 оборота. В ясную погоду второй искусственный спутник можно будет наблюдать невооруженным глазом перед восходом солнца от 42 градуса до 60 градуса северной широты и после захода солнца от 15 до 40 градуса южной широты».