Софья Тютчева - За несколько лет до катастрофы

В коридоре дворца я встретила очень взволнованную императрицу. Она повторяла: «Как дадут знать бедной Ольге Борисовне» (жене Столыпина, рожденной Нейгардт). Ночь прошла тревожно. Конечно, я провела её без сна. Когда утром я пришла к детям, меня удивило то, что они были гораздо спокойнее, чем я ожидала, как будто ужасные впечатления предшествующего дня успели уже несколько сгладиться. Заметив моё недоумение, няня Марья Ивановна незаметно указала мне на галерейку – нечто вроде зимнего сада в нижнем этаже – и шепнула: «Он уже там» (она имела в виду г. Распутина). Тогда все стало мне ясно.

Не могу хотя бы приблизительно описать то, что происходило в Киеве в последующие дни. Государь ездил в Овруч, а затем на маневры в Чернигов. Императрица его не сопровождала. Перед больницей, где лежал раненый министр, стояли толпы народа, ожидая сообщений о его состоянии. Княжна Оболенская и я также ездили в больницу и беседовали с его родственницей Ольгой Михайловной Веселкиной, начальницей Александровского института в Москве. Её вызвали телеграммой, и она находилась при Столыпине в качестве сёстры милосердия. Она сказала нам, что надежды на выздоровление нет, и 5 сентября вечером Пётр Аркадьевич скончался.

Мы, свита, были в полном неведении, что делать. Отъезд из Киева намечался 6-го после возвращения государя из Чернигова. Но подобный отъезд казался нам каким-то бегством! Объясняли его тем, что при создавшемся положении охрана государя, если бы он присутствовал на похоронах Столыпина, была бы слишком сложна и ненадежна. Вполне допускаю, что это было правильно, но тем не менее мы все ощущали какую-то неловкость. Киевские дамы справлялись у статс-дамы Нарышкиной, в каких туалетах надо быть на проводах, о чём она доложила императрице, которая сказала ей, что траура нет. Однако на вокзале я не видела ни одной дамы в цветном платье: все были в сером или белом. Государь вернулся из Чернигова и, не заезжая во дворец, проследовал в больницу, где у тела Столыпина была отслужена панихида. В тот же день мы уехали из Киева.

На другое утро я пошла в вагон-столовую пить кофе и встретила там государя. Больше никого не было. Он спросил, как я спала. Я ответила, что в эту ночь более или менее спала первый раз после 1 сентября. «Да, ужасно, ужасно», – воскликнул он и рассказал мне, что дважды заезжал в больницу в надежде видеть Столыпина, с которым хотел лично поговорить, но его не пустили к нему. «Я думал, что это распоряжение врачей и потому не настаивал, а позже узнал, что это был каприз Ольги Борисовны». Он сказал ещё, что когда после панихиды он подошёл к ней, чтобы выразить своё сочувствие и поцеловать её руку, она приняла какую-то театральную позу и, указав на тело своего мужа, сказала: «Ваше величество – Сусанины не перевелись на Руси». – «Это было неестественно и деланно», – заключил государь и пожалел, что не имел свидания с Петром Аркадьевичем, который, по словам Ольги Михайловны, желал этого.

Мы приехали в Севастополь с тяжелым чувством, так как все воспринимали смерть Столыпина как катастрофу, постигшую нашу родину. Но здесь все происходило как обычно, по раз навсегда установленному порядку: торжественная встреча, вечером иллюминация, музыка. Княжна Оболенская и я были слишком мрачно настроены, чтобы оставаться на палубе, и спустились в свои каюты, но более пылкая Бюцова не выдержала и подошла к императрице: «Ваше величество, что же это такое?» – сказала она. «Это иллюминация», -

ответила императрица. «Но его ещё не похоронили!» – воскликнула Бюцова. «Он был только министр, а здесь русский император», – пояснила императрица (весь этот разговор происходил на английском языке). Вне себя от негодования, Бюцова прибежала к нам и передала нам эти слова. Как это объяснить? Ведь я сама видела, как взволнована была императрица при известии о покушении на Столыпина и как сочувственно отнеслась к его жене. Эту внезапную перемену я могу приписать исключительно тому бедственному влиянию, которое в конце концов погубило и несчастную Александру Федоровну и все её семейство.

Не могу вспомнить, сколько дней мы провели в Севастополе. Хочу упомянуть о том, что государь с великими княжнами, которых сопровождала я, отправились как-то к обедне на Братское кладбище. Перед поездкой я спросила министра двора, барона Фредерикса, предполагают ли отслужить панихиду. Он ответил, что никаких распоряжений по этому поводу не получал. После обедни, когда священник уже вышел на амвон с крестом, государь подошёл к нему и спросил: «А что же панихида?» Произошло некоторое замешательство, священник ничего не знал, побежали предупредить регента хора, и панихида по убиенному Петру была отслужена как бы келейным образом.

Я полагаю, что мемуары эти начаты в январе 1945 года и закончены в этом же году. Писались они сначала непосредственно моей тетушкой, а затем под диктовку её сестрой, а моей матерью, Екатериной Ивановной Пигаревой.

В дневнике Е. И. Пигаревой имеется запись: «30-го мая 1912 года. Соня получила письмо от статс-дамы Нарышкиной с извещением о том, что императрица находит, что при взаимном непонимании воспитание детей невозможно и что им лучше расстаться. Долго описывать все причины, видно было уже давно, что Соне придётся уйти, но жаль, что она не сделала этого сама. Императрице следовало бы самой сообщить своё намерение Соне, и тогда все было бы более или менее правильно. Мы столько об этом говорили между собой, что писать положительно не хочется».

Как я помню из рассказов Софьи Ивановны, сама она считала настоящей причиной своей отставки её отрицательное отношение к Распутину и А. А. Вырубовой, о чём последняя всегда сообщала императрице. Но тетушка была сдержанным человеком, и в её воспоминаниях всего лишь раз явно упоминается имя Распутина – в эпизоде с няней великих княжон после убийства Столыпина. И ещё один раз уже в конце воспоминаний, не называя имен, Софья Ивановна прозрачно говорит «о бедственном влиянии», которое погубило и императрицу, и всю царскую семью. И если о своих воспитанницах – великих княжнах – тетушка любила рассказывать, показывая многочисленные имевшиеся у неё фотографии, то о Вырубовой и Распутине она говорила редко. Думаю, что это зависело не только от её отрицательного к ним отношения, но и от нежелания вспоминать о том, что бросало тень на Николая II и, особенно, на Александру Федоровну. К ним же тетушка, несмотря ни на что, относилась с большим уважением и тяжело переживала их трагическую гибель.

[1]Портсмутский мир завершил русско-японскую войну 1904- 1905 годов. Заключен 5 сентября в Портсмуте (США).

[2]Когда я ем, не люблю говорить (фр).

[3]Старшие дочери Николая II Ольга и Татьяна.