Федерико Феллини - Я вспоминаю...

Своеобразно была найдена актриса на роль девушки-калеки, дочери последнего одураченного фермера. Я прослушивал разных претенденток; все они при этом стояли на костылях. Ни одной из них я не мог отдать предпочтение. Мне все нравились. Такое иногда со мною бывает. Я не знал, что делать. Однако всегда случается нечто, что является тем знаком, какого я ждал. И тогда я знаю, как поступить.

Одна девушка споткнулась и упала. Ее реакция была именно той, какая требовалась, и она получила роль. Важным было и то, что внешне она напоминала Патрицию, дочь Августо, что трогает его дремлющую совесть: он понимает, что берет деньги, обеспечивающие ее будущее.

Я снял несколько финалов фильма, окончательно остановившись на наименее гнетущем — на поэтической сцене смерти Августе Я сознательно сохранил некоторую недоговоренность относительно его поступков, предложив зрителю решать самому. Почему он обманывает своих подельников? Хочет ли он вернуть украденные деньги больной девушке, которая отчаянно нуждается в них? Или отдать своей дочери на учебу? А может, просто оставит себе? Если бы эпизод с английской хористкой не был вырезан из окончательной версии, эти деньги могли бы пойти на возобновление ее романа с Августо, предпочти он быть эгоистом. Боюсь, актриса, игравшая эту роль, до сих пор льет слезы! Однако я верю в важность того, чтобы не все в фильме было разложено по полочкам: зрители должны после него задуматься. Если они не хотят знать, что случилось с персонажами после окончания фильма — не обязательно «Мошенничества», а любого моего фильма, значит, я потерпел неудачу как режиссер.

Как оказалось, фильм, так во всяком случае считал мой продюсер, был непонятен большинству зрителей, и он настаивал на сокращении первоначальной версии в два с половиной часа, хотя требуемое сокращение не делало фильм более понятным. Мне было сказано, что это необходимо: тогда у фильма больше шансов получить награду на Венецианском фестивале этого года. Для меня такой довод — не аргумент, но, похоже, продюсеры любят кинофестивали. Вечеринки, девочки. После того, как фильм на фестивале обошли молчанием — даже хуже того, меня заставили еще больше его сократить, доведя до 112 минут, а затем и до 104. Для более поздней американской версии сократили еще. Впрочем, там он был показан уже после успеха «Ночей Кабирии», «Сладкой жизни» и «8 1/2». Мне тяжело досталось сокращение «Мошенничества», и оно, конечно же, навредило фильму. Мне не хотелось его резать. Когда я закончил его снимать, это был мой фильм, фильм, который сделал я. Меня заставили его сокращать, и я не представлял себе, что надо вырезать. Сегодня я мог вырезать одно, завтра — другое. Я с сожалением расставался с каждым метром ленты. Финал я сократил по собственной инициативе, но это — другое. Позже Орсон Уэллс рассказывал мне, какие он испытал чувства после надругательства над «Великолепными Эмберсонами». Грустно. Я и в таком виде считаю фильм великим. И понятия не имел, что с ним сделали. Даже представить невозможно, каким же прекрасным он изначально был.

Из «Мошенничества» было вырезано много значительных сцен, а с ними ушли и важные ответвления основной истории, много говорящие о персонажах. Мне не удалось спасти мои любимые сцены, потому что приходилось следить за главной линией, чтобы сюжет не утратил смысла полностью. Одна из сцен, которые я пытался сохранить, но не смог, была та, где Ирис, прогнавшая Пикассо, встречается лицом к лицу с Августо и стыдит его за то, что втянул ее мужа в свои грязные делишки, а тот защищается, прибегая к своей извращенной и привычной логике.

В этой сцене Августо убеждает ее принять мужа обратно. Если Пикассо привыкнет к свободе, предупреждает он женщину, то никогда не вернется к ней и ребенку, потому что «свобода слишком прекрасна». Августо считает, что Ирис никогда не бросила бы Пикассо, если бы тот был более удачлив и продолжал содержать семью на деньги, добытые преступным путем. Он утверждает, что у мужчины, имеющего деньги, есть все, а тот, у кого их нет, — ничтожество. По мере того, как он превозносит деньги, Ирис все больше противостоит ему.

Первоначально эта сцена была ключевой, но затем она исчезла вслед за остальными. Оборвались сюжетные линии и развитие характеров, оборвались резко, без каких-либо предпосылок, что вызвало у некоторых критиков представление о неких моих художественных задачах, каких никогда и не было. Как режиссер я знал, что никогда не смогу смотреть «Мошенничество» в его окончательном виде. В личном плане мне было тяжело вырезать прекрасно сыгранные Джульеттой сцены. Она была так великолепна — особенно в вырезанных кусках. Я надеялся, что она поймет, — ведь она моя жена. Но она не поняла, потому что она еще и актриса. Верю, что я возместил нанесенный ей ущерб в «Ночах Кабирии», моем следующем фильме.

Когда работа над фильмом закончена, он остается навсегда в окончательном виде. Кажется, что только таким он и мог быть — ведь другим ему не бывать. Как бы не так! Каждый мой фильм, снимай я его в другое время, мог бы быть и был бы совсем другим. По одному сценарию я мог бы снять три или четыре разных фильма. Собственно, именно так я и делал. Одна из причин, почему я не хочу смотреть свои фильмы после окончания работы над ними, заключается в том, что они остаются в моей памяти такими, какими я их снимал, включая все впоследствии вырезанные сцены. В моей памяти эти фильмы длятся дольше, чем окончательные версии. Множество раз мне приходилось спешно резать пленку под нажимом продюсеров, которые всегда хотят сделать фильм покороче, чтобы сэкономить деньги. Приведись мне смотреть мои фильмы в кинотеатрах вместе с остальными зрителями, я бы то и дело спрашивал: «А где эта сцена? А где та?» Мне было бы жаль мое изувеченное творение, я чувствовал бы себя расстроенным. Когда фильм снят, надо решительно разрывать связь с ним. Или хотя бы пытаться это сделать.

Тема одиночества и наблюдение за человеком, ведущим изолированное существование, всегда занимали меня. Еще ребенком я обращал внимание на тех, кто по той или иной причине не вписывался в привычное окружение — вроде меня, например. И в жизни, и в творчестве меня интересовали люди, шагающие не в ногу с остальными. Интересно, что обычно такие люди либо слишком умны, либо слишком глупы. Разница между ними в том, что умные сами изолируют себя от остальных, а тех, что поглупее, отбрасывает общество. В фильме «Ночи Кабирии» я заговорил о гордости одной из отверженных.

Краткий эпизод с Кабирией в конце «Белого шейха» выявил яркое дарование Джульетты. Показав себя замечательной драматической актрисой в фильмах «Без жалости» и «Огни варьете», она на этот раз обнаружила способности трагикомического мима в традиции Чаплина, Китона и Тото. В «Дороге» она закрепила и усилила это впечатление. Джельсомина выросла из беглой портретной зарисовки Кабирии, но я чувствовал, что у этого образа есть внутренний потенциал и на характере Кабирии может держаться целый фильм при условии, что ее будет играть Джульетта.