Федерико Феллини - Я вспоминаю...

Когда я говорю интервьюерам правду, она их разочаровывает и им это не нравится. Подчас, если я в соответствующем настроении, я стараюсь измыслить причины, которые могли бы меня побудить (но в действительности не побуждают) делать то или другое. Стараюсь быть обходительным, понравиться собеседникам, но в результате всегда начинаю злиться. Они не дают нашей встрече закончиться тихо-мирно. Награда за ответы на их вопросы всегда одна и та же: задают еще один.

Когда-то мне казалось, что не худшим жизненным вариантом для меня было бы открыть ресторан. Потом до меня дошло: это предполагает ответственность, а настоящее удовольствие я испытываю не от того, что владею рестораном, а от того, что ем в нем.

Все на свете я постигаю эмоционально и интуитивно. Я вроде повара, стоящего на кухне, полной самой разнообразной снеди, знакомой и незнакомой. Повар задается вопросом: «Что я сегодня приготовлю?» Внезапно меня осеняет: я начинаю вертеться, греметь сковородками, смешивать и помешивать; так на свет появляется новое блюдо. Разумеется, это всего-навсего сравнение. Вообще-то готовить я не умею. Давным-давно, когда я был очень молод, я, быть может, и испытывал склонность к кулинарии, но скоро выяснилось, что единственное, что меня по-настоящему интересует, это вкусно поесть.

Журналисту, которому придет в голову спросить меня: «Что побудило вас изготовить спагетти по-феллиниевски?» — просто так не скажешь: «Есть захотелось». Ему покажется, что я проявляю неуважение к прессе, он уйдет недовольный и напишет что-нибудь, что побудит людей держаться подальше от моего ресторана. Поэтому мне приходится рассказывать басни о том, что-де в миг необычайного озарения мне снизошел Эскофье, а в себя я пришел, лишь когда мне на голову упала супница- совсем как то ведро, что спасало меня в «Клоунах».

Честно говоря, я не могу объяснить, что побуждает меня снимать кино. Мне просто нравится создавать образы. Вот и все. Это заложено в моей натуре. По-моему, это достаточное объяснение.

До двадцати пяти лет я не сознавал, чем мне хочется заняться в жизни. Мне и в голову не приходило стать режиссером. А если б и пришло, я наверняка решил бы, что не сумею или что такой возможности не представится. Делая свое дело — дело сценариста, я сидел на съемочной площадке, где по моим сценариям снимали фильмы, и дивился всему, что вокруг меня происходило. Всерьез я оказался вовлечен в это, когда начал работать с Росселлини. Он не просто снимал — он жил этим. Жить этим — так было напряженнее, труднее, но чудеснее.

Я услышал негромкий внутренний голос, сказавший мне: «Да, ты можешь быть режиссером». Быть может, этот голос всегда жил во мне, но раньше я его не слышал.

Когда мне было десять, я устраивал на балконе спектакли для детей с соседних дворов. Эти спектакли были очень похожи на фильмы, что я смотрел в кинотеатре «Фульгор», и дети смеялись. Мать говорит, что я брал с них деньги, но я этого не помню. Правильно обходиться с деньгами так и не научился. Но если моя мать права, то я был на верном пути: к тому, что бесплатно, люди всегда относятся с инстинктивным подозрением. Пусть каждый из моих маленьких зрителей платил по медному грошу, все равно это значило, что я был профессионалом.

Одной из причин, заставивших меня заинтересоваться учением Юнга, было то, что наши индивидуальные поступки он пытается объяснить в терминах, апеллирующих к коллективному сознанию. В итоге, когда у меня не находится готового объяснения для чего бы то ни было, оно отыскивается в арсенале его теорий. Подойди ко мне журналист в мои детские годы и спроси, зачем я устраиваю кукольные представления, я, вероятно, ответил бы: «Не знаю». Теперь, «огда я стал в шесть раз старше, если не мудрее, я могу сказать: «Таков архетип моего коллективного бессознательного». И задержать дыхание — до того момента, пока на голову мне, дабы скрыть мою напыщенность, не упадет заветное ведро.

Тогда ученый попросит меня объяснить для вечности, что меня побуждает без конца бросать вниз пустые ведра. И положит мой ответ в основу своей докторской диссертации.

Переезжать с места на место я не люблю, ибо мое хобби — странствия мысли. Меня быстро утомляют дорожные хлопоты и неурядицы, но стоит моему бренному телу принять удобную позу в привычном окружении, как ум пускается в вольное плаванье, в мгновение ока освободившись от докучных забот (не надо ли было взять с собой лишнюю пару белья, хорошо ли завинчена крышка на тюбике с зубной пастой и т. п.). Когда я сижу в самолете, самое сильное мое желание — вырваться из его стальной клетки; чувство клаустрофобии напрочь парализует мою фантазию. В этом плане для меня нет разницы между салоном пассажирского самолета и больничной палатой.

Находясь в поездке, я ощущаю себя предметом багажа, только наделенным набором органов чувств. Жутко не люблю, когда меня перебрасывают с места на место. В то же время мне доставляет истинное удовольствие слушать, что рассказывают о своих путешествиях другие. Так, избегая бытовых неудобств, даешь пищу воображению. Время от времени приговариваешь: «Как интересно!», «Как занятно!» — и при этом ничуть не лукавишь; просто про себя думаешь: хорошо, что это не я стою в зале ожидания аэропорта, вслушиваясь в лай громкоговорителя и не без труда осознавая, что мой рейс в очередной раз откладывается.

Мальчиком я любил путешествовать, вбирать в себя впечатления от новых мест; но вот мне случилось попасть в Рим й в нем обрести мою собственную вселенную. С тех пор в какой бы город я ни попадал, я тотчас начинал тихо ненавидеть его, ибо он отдалял меня от единственного места, где мне дей-ствительно хотелось быть. Временами это становилось чуть ли не наваждением. В Риме я чувствовал себя почти неуязвимым; мне казалось, в стенах этого города со мной ничего не может случиться. В любом же другом месте земного шара мне угрожали бесчисленные опасности.

Впервые приехав в Рим, я испытывал чистое любопытство; нельзя сказать, чтобы я связывал с ним все свои надежды на будущее. Верхом моих ожиданий было стать успешно публикующимся журналистом и карикатуристом.

В дальнейшем не меньшее любопытство будили во мне многие другие города, прежде всего, в Соединенных Штатах. В годы войны с экранов наших кинозалов не сходили ослепительно красивые и безупречно одетые мужчины и женщины; они всю дорогу танцевали, блистали на званых вечерах, поглощали изысканные блюда. Да, их холодильники всегда были набиты до отказа. Меня неотразимо влекла к себе Америка — эта сказочная страна, где все были довольны и богаты. О, как мне хотелось в ней побывать! Все американские фильмы, что мне довелось увидеть, выстроились в моей голове в ее волнующе притягательный образ.