Федерико Феллини - Я вспоминаю...

Мне импонируют люди, живущие весело и непосредственно. А те, кто считает необходимым десять раз предварительно уславливаться о визите тогда-то и тогда-то, нагоняют на меня скуку. Ну скажите мне, пожалуйста, где, с кем, в какое время буду я ужинать завтра вечером? Да от одной необходимости загодя уговариваться с соблюдением всех приличий просто скулы сводит. Я люблю действовать, повинуясь минутному импульсу: снимаю телефонную трубку и спрашиваю приятеля: «Ты что сейчас делаешь?» Не люблю расписывать свои действия по часам и клеточкам. Даже столик в ресторане предварительно не заказываю. И на журналы не подписываюсь.

Я очень любил Нино Роту. Он был полноправным участником моих начинаний. Бывает, сядет за фортепьяно, а я стою и рассказываю ему, что хочу сделать. А он отвечает мне нотами, аккордами, мотивами. Он всегда с полуслова понимал, что мне требуется. Нино, кстати, считал, что из «Дороги» может получиться отличное оперное либретто. Кто знает, может, когда-нибудь такая опера и появится; жаль только, что не на его музыку.

Он всегда был в прекрасном настроении, с ним я ни секунды не чувствовал, что речь идет о работе. И скромностью отличался феноменальной, всегда подчеркивал, что музыка — лишь одно из слагаемых фильма, не больше того. В чем я с ним полностью солидарен.

К людям привязываешься смолоду. В юности у меня было много друзей, как правило, старших по возрасту. Мы могли часами сидеть и разговаривать о том, о сем. Позже мои дружеские контакты более или менее сосредоточились в среде киношников. На то, чтоб заводить друзей где-то вовне, просто не было времени. И постепенно большая часть тех, с кем я работаю, составила круг моего постоянного общения. Что до прочих, то им рано или поздно предстояло примириться с тем, что чисто светское времяпрепровождение для меня не существует. Многие, с кем я был знаком, расценили это по-своему, заключив, что я не слишком нуждаюсь в их обществе. И в ряде случаев оказались правы. Ведь в моей работе — весь смысл моей жизни. Общение — роскошь, которую я могу себе позволить только в перерыве между картинами. И это не секрет для тех, кто сами работают в кино. Например, я могу уделить лишь пару минут телефонному разговору с Франческо Рози, и он на меня не обижается.

Когда молодость позади, новыми друзьями обзавестись не так просто. У меня их появилось очень мало. Ведь становясь легендой, между собой и окружающим миром выстраиваешь незримый барьер. Доверчивость и открытость начинают срабатывать тебе во вред. В силу обстоятельств становишься сдержанным и осмотрительным: большинству людей от тебя что-то надо. Начинаешь морщиться, заслышав телефонный звонок: ну вот, сейчас начнется. И в один прекрасный день слышишь у себя за спиной: что вы хотите, вы же его знаете… Так открываешь, что оказался в прочной изоляции.

Оглядываясь на людей, которые некогда казались тебе важными и значительными, а ныне перестали быть таковыми, испытываешь странное ощущение. Ну, ребяческое стремление распустить хвост перед сверстниками не в счет: достаточно сказать, что и имена их теперь вспоминаются с трудом; но ведь были в моей жизни в те давние времена и другие люди! Прежде всего, моя бабушка: она поначалу занимала такое огромное место, что и помыслить трудно было, будто что-то может существовать без ее ведома и согласия. Казалось, случись с ней что-нибудь, я и пальцем пошевелить не смогу. Тогда она была для меня лучшим другом. А теперь редко-редко навещает меня в мыслях, и само лицо ее утратило четкость очертаний. С годами, когда я думаю о днях и неделях, проведенных с бабушкой, я чаще вижу себя, малолетнего, и все реже — ее. Такова причудливая стереоскопия памяти.

И сейчас, уже став взрослым и не раз пережив нечто похожее — кто-то, кого ты знаешь и с кем общаешься, кажется непропорционально большим, грозя заслонить собою едва ли не весь мир, — я нередко вспоминаю бабушку и то, как много она для меня значила. И это ободряет, помогая верно сориентироваться в настоящем.

Я много думал о том, чем займусь, когда либо по состоянию здоровья, либо потому, что не найдется никого, кто захочет вкладывать деньги в мои проекты, перестану снимать фильмы.

Ну, во-первых, я мог бы целиком посвятить себя графике. По-моему, у меня просто не было времени, чтобы сделать в этой области то, на что я способен.

И, вероятно, писать. Мне всегда казалось, что я смог бы сочинять рассказы для детей. У меня даже есть в запасе несколько: они как бы принадлежат тому герою будущего фильма, который пишет их для заработка; а потом они заживут нз экране своей жизнью.

В одном из них фигурирует миниатюрная карета из пармезана, которая движется на колесах из проволоне; и вот эта соблазнительная карета сбивается с дороги, выложенной брикетиками масла. Ее пытаются вытащить из кювета две лошади из рикотты, отчаянно погоняемые кучером из маскарпоне, который без устали нахлестывает их кнутом из тонких полосок моццареллы [42] Популярные сорта итальянского сыра …

Признаюсь, я так и не дописал этот рассказ. Сидя за столом, вдруг почувствовал, что так проголодался, что бросил все как было и отправился поесть.

Почти все накапливающиеся бумаги предаю огню. Не люблю жить прошлым. Когда-то пытался кое-что откладывать на память, но то было давным-давно. Время шло, бумаг становилось все больше. Особенно много места у меня никогда не было, так что отыскать что-нибудь в этой куче все равно не было возможности. А раскладывать их по полочкам — откуда взять столько времени? Во всех случаях в период съемок разглядывать старые бумаженции мне бывало некогда. А находясь в простое, я впадаю в уныние. Перебирать в таком состоянии сувениры тех времен, в какие работа кипела ключом, — не самое воодушевляющее занятие.

Не люблю разглядывать собственные фотографии, потому что всегда выхожу на них хуже, чем хотел бы. Остается утешаться тем, что я просто не фотогеничен. По крайней мере, мне спокойнее пребывать в этом убеждении. Вот Джульетта — та любит хранить вещи, тряпки; они и занимают большую часть места в нашем доме.

Меня отовсюду просят подарить что-нибудь на память: старый сценарий, статью, письмо. Так я могу с чистой совестью заявить, что у меня их нет, и не перерывать в бесплодных поисках кучу бумажного хлама. Единственное, что я принципиально не выбрасываю, — это портреты мужчин и женщин, которые делаются в ходе кинопроб; для меня они — не столько прошлое, сколько будущее. В них — импульс новых проектов. В них — олицетворенная надежда на новые свержения. Впрочем, нельзя забывать, что, в отличие от фотографий лица актеров подвержены возрастным изменениям. Подчас я упускаю из вида, как давно делалась та или иная проба, а случается, актеры — и особенно актрисы — просто присылают мне портреты, сделанные несколько лет назад.