Лаврентий Берия - Сталин слезам не верит

Наши отношения с Германией к 1939 году характеризовались очень большим объёмом экономического сотрудничества и крайне плохими политическими отношениями. Для того чтобы максимально осложнить эти отношения, очень постарался Макс Литвинов-Баллах.

Новый полпред Мерекалов был не дипломатом, а заместителем наркома внешней торговли Микояна. То есть он не был «кадром» Литвинова, зато был человеком Микояна, всегда имевшего с немцами хорошие отношения.

Мерекалову о его назначении по прямому указанию Сталина сообщил Председатель Совнаркома Молотов, вызвав того к себе на дачу в воскресенье 12 апреля 1938 года.

Мерекалов отказывался — языка, мол, не знаю, обстановки в Германии не знаю, тут нужен опытный дипломат. Однако в понедельник его вызвали на заседание Политбюро, и Сталин уже лично заявил Мерекалову, что верит в успешное выполнение его задач в Германии. Однако любопытно то, что задач у Мерекалова долгое время не было — он мало выезжал из полпредства, ограничив свои контакты до минимума.

В своей книге «Кремлёвский визит фюрера» я уже писал, что, по моему убеждению, Сталин поставил перед почти бездействующим полпредом три задачи. Во-первых, присутствовать в Берлине, находясь в «дежурном» режиме. Во-вторых, быть достойным личного доверия Сталина. В-третьих, самим фактом своего «внешнеторгового» происхождения показывать немцам, что СССР заинтересован в экономических связях с рейхом, с одной стороны, а с другой, что Мерекалов — это фигура не «литвиновская».

Мерекалов сидел в Берлине, а европейская ситуация развивалась так, что всё более выявлялась глупость политики Литвинова. И только когда Сталин — очевидно, не без информации Берии о фактическом состоянии дел в тайной европейской политике и умонастроениях немцев — решил начать берлинские зондажи, пришло время Мерекалова.

17 апреля 1939 года он встретился со статс-секретарем МИД рейха Вайцзеккером. Собственно, это была лишь вторая их встреча (первая состоялась в аусамте 6 июля 1938 года перед вручением Мерекаловым верительных грамот). Формально основная тема разговора касалась вопроса второстепенного — улаживания проблемы поставок в СССР зениток, заказанных нами на заводах «Шкода» тогда, когда ещё существовала Чехословакия. Однако это было, как я полагаю, прикрытием для иной, главной, задачи, поставленной полпреду не Литвиновым, а Сталиным.

Так или иначе, полпред, с которым на дипломатическом приеме 12 января 39-го года Гитлер демонстративно любезно беседовал несколько минут, теперь уже в аусамте спросил у Вайцзеккера прямо: «Что вы действительно думаете о германо-русских отношениях?»

Скорее всего, для того чтобы в нужное время задать этот вопрос, Мерекалов и был направлен в Германию.

Точнее, задать-то вопрос мог кто угодно. Но далеко не кому угодно Сталин мог поручить задать такой вопрос без опасения, что это станет известно тому, кому не надо.

На следующий день, 18 апреля 1939 года, Мерекалов отправил шифровку в НКИД, но это была тоже, как я понимаю, мера прикрытия. Зачем ему было отправлять в Москву 18 апреля шифровку с докладом о встрече 17 апреля, если уже 18 апреля Мерекалов уехал в Москву вместе с военным атташе? Нет, шифровку в НКИД Мерекалов направил явно «для отчета», а уехал он в Москву по вызову не Литвинова, а того, кто его в Берлин и направлял, то есть Сталина.

19 апреля был вызван в Москву и наш полпред в Лондоне Майский. Полпреды ехали на совещание в Политбюро, собираемое для обсуждения вопроса о реальности тройственного англо-франко-советского пакта «взаимопомощи». Это совещание, проходившее в Кремле 21 апреля 1939 года, кое-что расставило для Сталина на свои места, а заодно фактически поставило крест на Литвинове и его политике — 5 мая Литвинов был снят.

За два дня до этого, 3 мая 1939 года, было принято следующее Постановление Политбюро:

«Поручить тт. Берия (председатель), Маленкову, Деканозову и Чечулину навести порядок в аппарате НКИД, выяснить дефекты в его структуре, особенно в секретной его части, и ежедневно докладывать о результатах своей работы тт. Молотову и Сталину».

Скорее всего, это было не началом, а завершающей стадией разборок с «литвиновским» НКИД. За два дня (от 3 мая до 5 мая) принять те кардинальные решения, которые были приняты уже в ближайшие дни, было невозможно. Значит, до этого была проведена немалая работа, и проведена именно Берией и Деканозовым (Маленков должен был не столько разбираться с «литвиновскими» кадрами, сколько обеспечить новыми кадрами Молотова).

Однако Берия и Деканозов решали не с бухты-барахты. Не будучи дипломатами, они к тому времени вполне могли оценить уровень того или иного работника НКИД и качество работы самого Литвинова, потому что оба были неплохо осведомлены о реальных позициях тех или иных стран мира по отношению друг к другу и к СССР. Дело в том, что разведка НКВД имела в среде белой эмиграции прекрасных осведомителей. А руководство организованной белой эмиграции знало многое о тайных деталях текущей мировой политики и действиях дипломатов разных стран уже потому, что почти все бывшие высокопоставленные царские дипломаты и в эмиграции сохранили хорошие живые связи со своими коллегами из дипломатических ведомств Европы. Агентурные же сообщения из Парижа, Лондона, Софии, Праги и других европейских столиц регулярно укладывались на стол как Берии, так и Деканозову. Это была хотя и заочная, но хорошая школа практической дипломатии, а в результате Берия и Деканозов были осведомлены о сути происходящего даже, пожалуй, лучше «штатных» советских дипломатов, поскольку, в отличие от дипломатов, пользовались точными, а не дипломатически камуфлированными, сведениями из стана врага.

Назначение Молотова не означало автоматического поворота в сторону Германии, но вполне предполагало его. Мерекалов же после совещания в конце апреля в Берлин уже не вернулся, и его в качестве временного поверенного в делах заменил на самые жаркие (как в метеорологическом, так и политическом отношении) месяцы 1939 года Астахов. Для того «свободного полёта», который предстояло совершить теперь советскому представителю в Берлине, Астахов подходил очень хорошо.

Георгий Александрович Астахов, из казаков-дворян, знакомец Михаила Шолохова, родился в 1897 году в Киеве, а умер в заключении в 1942 году в Усть-Вымском исправительно-трудовом лагере. Фигура эта, о одной стороны, скорее прозрачная, но с другой, как я уже говорил, не прояснённая. Прозрачен он в том отношении, что был несомненным идеалистом — это видно даже по его фотографиям. Уже после его ареста в 1940 году его жена Наталья писала в НКВД: «Он принадлежит к породе чудаков, которые встречаются иногда среди людей науки; он и был бы, вероятно, незаурядным ученым по восточным вопросам, если бы все сложилось иначе. У него ясный, светлый ум, большая внутренняя дисциплинированность и, наряду с этим, какая-то несуразность, нескладность в повседневных делах… Астахов… исключительно честный, органически неспособный обмануть то доверие, которое ему оказывалось…»