Франсуаза Важнер - Госпожа Рекамье

В прессе подробно перечисляют знаменитостей, присутствовавших на ее многочисленных балах и приемах по понедельникам. Каждый менуэт, каждый гавот угодливо описан. Малейшее ее недомогание превращается в целое событие: отмечают ту, что в наименьшей степени подвержена новой модной болезни — гриппу… В ее жизни нет ничего такого, что укрылось бы от всеобщего любопытства, от дотошного вампиризма, который называют славой.

Красота ее утвердилась: Жюльетта предстает идеалом парижанки, самим типом законченной женственности в своих — столь неброских — украшениях и в обходительности ее манер. Она обладала огромной силой искушения, ее воздыхателям не было числа (говорили, что новый посол Великобритании тоже влюблен в нее), и всё же все понимали, что она неприступна. Этот парадокс удивлял, но соглашались с тем, что, не принадлежа никому, она в некотором роде принадлежала всем, и от этого любили ее еще больше.

Мы знаем, что г-н Рекамье был для нее лишь «почетным» мужем, если так можно сказать… Поговаривали даже, что он ее отец, что отнюдь не шокировало, поскольку было также известно, что он никогда не жил с ней. Никто не удивлялся снисходительной гордости, которую он испытывал по отношению к одерживаемым ею успехам. По свидетельству одного современника, однажды, во время празднества на улице Монблан, г-жа Рекамье почувствовала себя нехорошо и решила удалиться и лечь в постель. «Дверь спальни раскрылась; какой-то любопытный приблизился и стал разглядывать это прелестное лицо, которому ничуть не повредило неглиже больной. Явился другой, потом десять, потом целая толпа. Пришедшие последними вставали на кресла, чтобы тоже насладиться зрелищем, а добрый г-н Рекамье подкладывал на них салфетки, чтобы сочетать удовольствие своих гостей с заботой о своей мебели…»

Чего ждала эта спящая красавица, не боявшаяся театральных сцен, льстящих ее самовлюбленности, от каждого часа своего существования? Вихрь светской жизни действовал на нее как наркотик: поглощал ее жизнь, но и питал ее тысячей пустяков, тысячей маленьких наград самолюбию, укреплял ее личность. Жюльетта танцует, следовательно, она существует. Она участвует в верховой охоте, следовательно, существует. Все ласкают ее взглядом, значит, она существует. На самом деле, это такая малость.

Она начинает это осознавать. Пустота жизни порой нагоняет на нее меланхолию. Ей недостаточно очаровательных, но пресных любовных игр с многочисленными поклонниками, из которых вылущена страстность и подлинность великого чувства. Она кокетлива, целомудренна, она деликатно, осторожно усмиряет осаждающую ее орду, ну и что? Любезный Ламуаньон, нежный Дюпати, элегантный Адриан вздыхают и почитают ее. Никто из них не взволновал ее сердца.

Хотя она заслуживает лучшего и знает это, пока она находится в центре паутины, из которой не может вырваться: ее известность вынуждает ее безукоризненно владеть собой, не терять выдержки и быть верной избранному для себя образу. В то же время ее мысль и суждение сформировались. Она красива, мудра, но еще и рассудительна. Она знает Париж как свои пять пальцев: она не питает никаких иллюзий относительно уловок и побудительных мотивов человеческих существ. В этой области она проявила непогрешимость и прекрасное чувство такта. Ей известно непостоянство увлечений, она умеет различить страдание, спрятанное под маской приличий и презентабельности. Знает она цену и преданности и всегда внимательна к своим друзьям. Одним словом, Жюльетту на вершине ее славы ничем не проведешь. Шумная бессодержательность ее жизни не исключает ни глубины, ни оттенка разочарованности, сопутствующей ей.

Она не показывала этого и продолжала быть самой чествуемой особой своего времени. Она затмевала всех прочих женщин; одна из них, г-жа Реньо де Сен-Жан д'Анжели, муж которой станет влиятельным лицом при Империи, столь же красивая и умная, как ее мать, г-жа де Бонней, но недружелюбная и достаточно вращающаяся в свете, признавала, что появление г-жи Рекамье в каком бы то ни было месте отвлекало на себя всё внимание, уделяемое остальным прелестницам. Никакое соперничество с нею не было возможно.

А ведь Париж был тогда полон хорошеньких женщин! Пышная г-жа Тальен, которая теперь жила с банкиром Увраром; энергичная г-жа Висконти, великолепная миланка, точно сошедшая со страниц романа Стендаля, бросившая мужа, чтобы следовать за Итальянской армией, конкретнее, за Бертье; пикантная Пульхерия де Баланс, дочь г-жи де Жанлис, унаследовавшая ее задор; резвушка г-жа Мармон, урожденная Гортензия Перрего, или еще Джорджиана Гордон, одна из четырех дочерей герцогини Гордон, — молочный цвет ее породистого лица англичанки вызывал всеобщее восхищение; не говоря уже о русских или прибалтийских красавицах: княжна Долгорукая, герцогиня Курляндская, водившая тесную дружбу с Талейраном, или графиня Дивова, бывшая без ума от Бонапарта…

Общество было единодушно: г-жа Рекамье является — и совершается чудо. По свидетельству современницы, она резко отличалась от нуворишей, в кругу которых вращалась г-жа Тальен. Светская женщина, пользующаяся успехом, она при этом была грациозной, пристойной красавицей.

Ее салон, в котором умело были перетасованы чиновники, дельцы, республиканцы, либералы, вернувшиеся эмигранты, художники и светские женщины, штурмовали иностранцы, желавшие узреть весь парижский паноптикум: мы уже говорили, какое согласие, словно по волшебству, придавало этому малогармоничному обществу присутствие Жюльетты, умевшей нащупать связь между людьми старого режима и нового.

Вот на этих-то последних и приходили взглянуть, а среди них — на когорту генералов, собратьев Бонапарта по оружию, с большим или меньшим успехом подвизавшихся в свете. Оставим в стороне Бернадота и Моро, личных друзей г-жи Рекамье, ум и собственные политические соображения которых поведут их к особой судьбе.

Но остальные!.. Как не выделить их между выступлениями певца Гара или скрипача Жюльена: горячий Мюрат, муж Каролины, никогда не остававшийся незамеченным, а экстравагантность его одежды не прекращала удивлять… Ней, «храбрец из храбрецов», с пылающей гривой, простоватый, но несгибаемый… Ожеро, атлетичный и непробиваемо грубый, Ланн, еще один сын Революции, о котором Наполеон скажет, что он взял его пигмеем и потерял гигантом, или Жюно, пылкий Жюно, бывший «сержант Буря», которого едва могла успокоить его хорошенькая супруга, малышка Пермон с хорошо подвешенным языком, называвшая Бонапарта Котом в сапогах (а он теперь отвечал ей, величая «язвочкой»), и чье честолюбие не имело границ…

Все эти красавцы, не блещущие умом, с трудом примиряли отвагу и хорошие манеры, но как они старались! Все только что женились на институтках, вышедших из пансиона г-жи Кампан, и возили их на улицу Монблан, чтобы те пообтесались, общаясь с прекрасной хозяйкой… Все уже увлеченно следили за возвышением своего командира: его почти королевское величие обещало им блестящее будущее, и их яростное республиканство таяло, как снег на солнце, в свете блестящих перспектив.