Франсуаза Важнер - Госпожа Рекамье

Из друзей Ампера только Делеклюз бывал там постоянно: представленный графиней де Бонневаль, он часто оставлял свою драгоценную учебу и «Прогулки по Риму», рождавшиеся в процессе совместного творчества [37] Стендаль жил в Риме с начала декабря 1823 года. Он пробудет там весь следующий январь. Хотя он часто виделся с Ампером и Делеклюзом, совершая в их обществе многочисленные прогулки и визиты, на улице Бабуина он не бывал. Его «Прогулки по Риму» выйдут только в сентябре 1829 года. — Прим. авт. , ради улицы Бабуина. Какой симпатичный характер! Он немедленно и однозначно привязался к Жюльетте, как он сам уточняет, потому что был закоренелым холостяком и ее ровесником: чего он не мог предвидеть, так это того, что влюбится в Амелию… Сент-Бёв описывает его как типичного парижского буржуа, самодовольного зеваку, придерживающегося своих устоев, которому до всего есть дело, непунктуального, поначалу доброго гуманиста, но яростного противника «готики», что довольно пикантно, если знать, что он был дядей Виолле-ле-Дюка! [38] Эжен Эмманюэль Виолле-ле-Дюк (1814–1879) — французский архитектор и реставратор. Пламенно увлекался Средневековьем, руководил реставрацией собора Парижской Богоматери.

Делеклюз начал с живописи: он был автором труда о Давиде, у которого в молодости брал уроки, потом стал художественным критиком. В данный момент он, в перерывах между историческими исследованиями эпохи Возрождения (что в то время не имело большого распространения), работал над хроникой, публикуемой в «Журналь де Деба», в которой в форме «Писем», излюбленном жанре предыдущего века, живописал нравы римского общества. Зимой (в конце апреля 1824 года он уедет в Неаполь) он вел «Дорожный дневник», который был недавно опубликован и содержал живые и забавные рассказы о Жюльетте и Амелии. Делеклюз был наблюдателем без комплексов: он с неугасимым пылом будет писать объемистые мемуары, озаглавленные «Воспоминания шестидесяти лет», где мы, разумеется, встретим главных действующих лиц эпохи, которая нас интересует. Сент-Бёв зацепит его определением, бьющим в самую точку: «человек, который ничего не вычеркивает».

Благодаря ему мы можем представить себе тот эффект, который произвела прекрасная парижанка, когда толпа расступалась перед ней во время какого-то религиозного праздника; мы видим, как она принимает гостей у себя в салоне, следуем за ней на прогулки по городу или за городом, можем четче обрисовать кое-какие контуры… Главное качество этого самодовольного мемуариста — Делеклюза (вернее, Этьена, ибо он всегда говорит о себе только в третьем лице!) — естественность. Вот картинка, как говорится, написанная с натуры:

Дела еще обстояли таким образом, когда графиня де Б…, которой г-жа Рекамье попеняла за Этьена, не торопившегося нанести ей визит, заехала за ним, отвезла к г-же Рекамье и так представила ей своего пленника: «Ну, вот и он!» Затем, извинившись в нескольких учтивых выражениях за свой скорый уход, г-жа де Б… снова села в экипаж, чтобы сделать остальные визиты.

Это внезапное вторжение вызвало улыбку у всех присутствующих, включая г-жу Рекамье и Этьена, которого такой неожиданный поворот избавил от предисловий, всегда несколько затруднительных, когда делаешь новое знакомство. Хозяйка дома, одетая в белое платье с голубым поясом, по своему обыкновению покоилась на софе, неподалеку от которой сидела ее племянница. Ошеломленные нежданным явлением Этьена, Ампер и Монбель остались стоять, а добрый Балланш, размышлявший у камина, не выразил на своем странном лице никакого удивления.

Входя в этот дом, Этьен сказал себе, что намерен лишь нанести визит вежливости; но вышло иначе. Прошло не более четверти часа, а разговор его с г-жой Рекамье принял ту легкость, которую обычно придает беседе лишь очень давнее знакомство. И правда, общие воспоминания двух собеседников, бывших почти ровесниками, возрождали в их памяти те же события, свидетелями которых они являлись, отчего у них могло составиться представление, будто они уже давно знакомы. В общем, Этьену был оказал такой сердечный прием, а г-жа Рекамье так любезно сказала ему: «До завтра!» — когда он уходил, что пришлось уступить.

Хотя Жюльетта сразу же влилась в римское общество, ее пребывание в Вечном городе началось с большой неприятности: ее горничная серьезно заболела. Ее уже отчаялись спасти, когда герцог-аббат де Роган попросил о встрече с ней: женщина, хоть и замужем за католиком, была протестанткой. Поверите ли, но после разговора с неотразимым Огюстом умирающая не только обратилась в католичество, но и выздоровела! Двойное чудо, которому не преминул умилиться издалека безупречный Матье…

Затем последовал внезапный траур, нанесший тяжелый удар герцогине-кузине. Папа Пий VII (Кьярамонти) скончался прошлым летом. Его сменил Лев XII (Делла Дженга) — Жюльетта приехала вовремя и присутствовала при его въезде в папскую резиденцию, — что повлекло за собой обновление высших политических кругов Ватикана. Старый кардинал Консальви, государственный секретарь, работавший в трудные послереволюционные годы, ловкий участник переговоров о заключении конкордата, который затем отправился в изгнание и в заключение вместе с Пием VII, по сути, оказался отстранен от дел. Вскоре он от этого умер. Не помогла даже нежная дружба дамы, к которой были устремлены все его помыслы…

Жюльетта разделяла ее тревогу в те пять недель, что продолжалась болезнь прелата. Он умер 24 января 1824 года. Она не знала Эрколе Консальви, однако, с согласия герцогини-кузины, приехала вместе с Амелией в его дворец, где, по обычаю, тело кардинала, облаченное в пурпур, было выставлено на парадном ложе. Амелия писала Балланшу, уехавшему с Дюга-Монбелем в Неаполь и Грецию: «Говорила ли вам тетушка, что мы видели кардинала на его смертном одре? У него было благородное и спокойное лицо, отнюдь не искаженное и вовсе не страшное. Я привыкаю к смерти, видя, что она нимало не уродлива».

Как нельзя более типичное приобщение к римской жизни!

Герцогиня страдала от невозможности носить траур по своему другу в тишине и одиночестве. Ей приходилось (ведь их связь была незаконна) продолжать вести обычную светскую жизнь, как и раньше… Эта высокая исхудалая женщина с чеканными чертами лица, надменной осанкой походила на призрак. Когда она появлялась в каком-нибудь салоне, ее печаль не могла укрыться от глаз: Жюльетта держалась подле нее и утешала ее взглядом, давая ей почувствовать, как она ее понимает, как бы ей тоже хотелось сейчас очутиться в другом месте…

Так было и в четверг 5 февраля 1824 года, когда графиня Аппоний, жена австрийского посла, устраивала большой прием в палаццо Венеция. Окружение Жюльетты не могло позволить себе пропустить этот прием, ибо он должен был перейти в особенный спектакль. Играли одну пьесу Седена и еще одну Скриба — «Новый Пурсоньяк». В числе актеров была юная дебютантка — Амелия Рекамье, как ее обычно называли.